Анафем

– Одинаковость формы. Время течёт или представляется текущим в одном направлении, – сказал Пафлагон. – События прошлого вызывают события в настоящем, но не наоборот, и время никогда не замыкается в кольцо. Фраа Клатранд указал на примечательное обстоятельство, что информация о кноонах – данные, которые текут по стрелкам, – ведёт себя так, как если бы кнооны находились в прошлом.

Эмман смотрел в пространство, мысленно сопоставляя полученные сведения.

– Пафлагон – тоже столетник из Эдхара, верно?

– Да, – сказал я. – Потому-то он, вероятно, и заинтересовался этой идеей – наткнулся на записки Клатранда.

– Двадцать седьмой век, – повторил Эмман. – То есть матический мир узнал о работе Клатранда после аперта 2700-го?

Я кивнул.

– Всего за восемь десятилетий до того, как появились… – Он не договорил и нервно покосился на меня.

– До Третьего разорения, – поправил я.

В мессалоне Лодогир требовал объяснений. Наконец Мойра утихомирила его, сказав:

– Главное положение протесизма состоит в том, что кнооны могут изменять нас в том вполне буквальном и материальном смысле, что заставляют нашу нервную ткань вести себя иначе. Однако обратное неверно. Ничто происходящее в нашей нервной ткани не сделает четвёрку простым числом. Клатранд сказал всего лишь, что подобным же образом прошлое воздействует на нас, но никакие наши поступки в настоящем не могут повлиять на события прошлого. Таким образом, мы получаем вполне будничное объяснение тому свойству этих схем, которое иначе выглядит почти мистическим, а именно чистоте и неизменности кноонов.

И здесь, как предсказывал Арсибальт, наступил черёд световых пузырей – схемы, посредством которой теоры издавна объясняли, как знание и причинно-следственные отношения распространяются в пространстве со временем.

– Прекрасно, – сказал Ж’вэрн. – Я согласен с утверждением Клатранда, что каждый из этих ОАГов – «шагальщик», «фитиль» и так далее – может быть изометричен расположению объектов в пространстве – времени, влияющих друг на друга через распространение информации со скоростью света. Но что утверждение Клатранда нам даёт? Он и впрямь допускал, что кнооны в прошлом? Что мы их просто каким-то образом вспоминаем?

– Не вспоминаем, а воспринимаем, – поправил его Пафлагон. – Космограф, наблюдающий вспышку сверхновой, воспринимает её как сиюминутную, хотя умом сознаёт, что она случилась тысячи лет назад и данные лишь сейчас достигли его телескопа.

– Замечательно. Но мой вопрос по-прежнему в силе.

Никогда ещё Ж’вэрн не включался в диалог так активно. Мы с Эмманом переглянулись: неужто матаррит намерен что-то сказать?

– После аперта 2700 года многие теоры развивали утверждение Клатранда, исходя из своего понимания времени и общего подхода к метатеорике, – начала Мойра. – Например…

– Сейчас нам некогда выслушивать примеры, – сказала Игнета Фораль.

Все замолчали. Казалось, дискуссия окончена, и тут в полной тишине раздался голос Ж’вэрна:

– Это как-то связано с Третьим разорением?

Наступила ещё более долгая тишина.

Даже когда мы с Эмманом обменялись полунамёками в кухне, мне стало жутко неловко. То, что сделал Ж’вэрн, затронув эту тему на мессале, в присутствии (и под наблюдением) мирян, было куда хуже. Он не просто грубо нарушил приличия. Предположить, что инаки каким-то образом повинны в Третьем разорении, было бы обычной бестактностью. Внушать такие мысли высокопоставленным мирянам – опрометчивость, граничащая с предательством.

Фраа Джад нарушил тишину смешком, таким низким, что акустическая система почти не смогла его воспроизвести.

– Ж’вэрн нарушил табу! – заметил он.

– Я не вижу причин обходить молчанием эту тему, – произнёс Ж’вэрн, нимало не смущённый.

– Как пришлось матарритам в Третье разорение? – спросил Джад.

– Согласно тогдашней иконографии, мы как богопоклонники не имели отношения к инкантерам и риторам и потому считались…

– Невиновными в отличие от нас? – спросила Асквина, которая, видимо, как раз сейчас решила отбросить любезность.

– Тем не менее, – продолжал Ж’вэрн, – мы эвакуировались на остров за Южным полярным кругом и научились питаться тамошними растениями, птицами и насекомыми. Так возникла наша кухня, которую, я знаю, многие из вас находят отвратительной. Мы вспоминаем Третье разорение каждым куском пищи, который отправляем в рот.

Впервые с тех пор, как Ж’вэрн взорвал свою бомбу, из мессалона донеслись покашливания, ёрзанья и звон вилок. И тут он всё испортил, бросив обратно Джаду его попрёк:

– А вы? Если я не ошибаюсь, Эдхар входит в число Трёх нерушимых.

Все снова застыли. Клатранд был из Эдхара; Ж’вэрн, по всей видимости, выстроил теорию, согласно которой работы Клатранда послужили фундаментом для инкантеров, и теперь указывал на тот факт, что матик Джада каким-то образом семьдесят лет противостоял разорению.

– Прелесть! – воскликнул Эмман. – Интересно, может ли быть ещё хуже?

– Хорошо, что я не там, – заметила Трис.

– Арсибальт, наверное, концы отдаёт, – сказал я.