Анафем

Здесь мой мозг должен был бы отключиться: с эксперимента под кустом в Тредегаре прошли полтора суток, крайне насыщенных событиями, и за всё это время я практически не вздремнул. Однако красота Эльхазга била в глаза, даже если не знать, что каждая мозаика – не просто завораживающее произведение искусства, а ещё и глубокое теорическое утверждение на языке, которого я от усталости или по глупости не понимаю. Она действовала, как инъекция вытяжки из дурнопли или чего-то подобного, даря мне лишний час бодрствования за счёт здравости рассудка. Когда я закрывал глаза, давая им роздых от неумолимого великолепия, из тьмы выползали вопросы. То, что наш хозяин и госпожа секретарь носят одну фамилию, безусловно, занятно. Случайно ли ячейку номер 317 отправили именно сюда? Конечно нет. Так почему мы здесь? Неизвестно. Биться ли над загадкой сейчас? Нет: это так же бесполезно, как пытаться вникнуть в значение узоров, которые покрывали все поверхности вокруг меня и как будто пытались через сомкнутые веки пролезть в мозг.

Один из дворов – разумеется! – имел форму десятиугольника. Туда и ушёл фраа Джад. Некий гениальный геометр древности (а может быть, синап) сложил теглон. Мы впервые видели полное решение и довольно долго его разглядывали. По краям двора стояли корзины с теглоновыми плитками разных цветов; фраа Джад вытащил их и теперь задумчиво двигал ногой. Мне подумалось, что я ни разу не видел его спящим. Может, у тысячелетников это происходит как-то иначе. Мы оставили фраа Джада наедине с теглоном. Остальных Магнат Фораль проводил в Старый клуатр, который не перестраивался пять тысяч лет: здесь не было ни электричества, ни даже канализации. Каждому из нас отвели по келье. В моей была лежанка и много плиток. Я закрыл невообразимо ветхие ставни, чтобы не смотреть на плитки (и соответственно, о них не думать), бухнулся на колени и ощупью отыскал лежанку.

– Мне подумалось, – сказал Арсибальт, когда мы с ним оба проснулись и вышли из келий, – у нас ведь такого нет.

– «Мы» в данном случае означает?..

– Современный, постреконструкционный матический мир.

– А «такое»?

Он развёл руками и огляделся, словно говоря: «Ты что, ослеп?»

Мы стояли у стола в нише на первом этаже: одной стороной она открывалась в клуатр. Пол клуатра покрывали тысячи одинаковых серпообразных плиток, с машинной точностью уложенных в неповторяющийся спиральный орнамент, при одном взгляде на который у меня закружилась голова. Я повернулся спиной к мозаике и взглянул на стол, где лежал каравай хлеба, такой тёплый, что от его края поднимался пар: Арсибальт, большой любитель горбушек, уже отломил с одного боку хрустящую корочку. Каравай состоял из нескольких жгутов теста, сплетённых в узор, который наверняка имел большое значение для теорики узлов и носил имя какого-нибудь эльхазгского светителя.

– У нас нет ничего настолько древнего. Это… это фантастика, – продолжал Арсибальт с набитым ртом.

– Наверное, есть разные способы остаться нерушимыми, – сказал я, отламывая хлеб и садясь за стол (разумеется, невероятно древний и украшенный мозаикой из экзотических пород дерева). – Можно просто перестать быть матиком.

– И таким образом избежать разорений.

– Верно.

– Но какого рода общность может владеть чем-то на протяжении четырёх тысяч лет?

– Этот же вопрос я задавал себе на Экбе.

– Тогда ты думаешь над ним дольше меня, фраа Эразмас.

– Можно сказать и так.

– И что же ты надумал?

Я, оттягивая ответ, жевал хлеб – возможно, самый вкусный в моей жизни.

– Мне это безразлично, – сказал я наконец. – Меня не интересует устав, схема организации, финансовое состояние и нудная история Преемства.

Арсибальт ужаснулся.

– Но разве тебя это не изумляет?

– Изумляет, – признал я. – В том-то и беда. Я доизумлялся до того, что больше не могу. Мне надо выбрать максимум два повода для изумления.

– Могу предложить один, – сказал Самманн. Он вошёл в клуатр из прилегающего дворика (где, видимо, был доступ в авосеть), сел рядом со мной и положил на стол жужулу. На экране были те самые вычисления, которые я заметил ещё в воздухолёте.

– Хронология, – сказал Самманн. – По словам Жюля, «Дабан Урнуд» отправился в первый межкосмический перелёт восемьсот восемьдесят пять с половиной лет назад.

– Чьих лет? – спросил Джезри, сбегая по ступеням своей кельи на аромат горячего хлеба. Он, как борец, схватился с караваем и оторвал кусок.

– В этом-то, разумеется, и вопрос, – улыбнулся Самманн.

Арсибальт заметил на буфете графин и принялся разливать воду в глиняные стаканчики, украшенные геометрическим орнаментом.

– Если урнудский год примерно соответствует нашему, то это большой срок, – сказал я. – Спасибо, фраа Арсибальт.

– Урнудцы, а позже троанцы подолгу странствовали между Пришествиями. Жюль говорит, возможно, именно это испортило их характер.

– Известен ли коэффициент пересчёта? – спросил Джезри, тоном показывая, что не даст увести разговор в сторону.