Анахрон

И вспомнилось, почему, собственно, появились в коридоре эти пошлые Гавайи. Во время последнего визита экс-супруги Сигизмунд запустил в нее эклером. Наталья увернулась. Осталось жирное пятно на обоях. Сегодня же надо будет купить какую-нибудь лабуду с кошками или гейшами и налепить туда.

Да, лабуду купить. Это непременно. И еще жратвы. И водки. Сигизмунд вдруг остро ощутил, насколько ему это сегодня надо — выпить водки. Только не сейчас. К вечеру.

Интересно, спит девка когда-нибудь?

И тут — чует она, что ли, что об ней мысли? — дверь тихо приоткрылась, и в проеме появилась юродивая. Держала цветастую юбку с оборками апельсинового цвета — пошив молдаванских умельцев. Продавались такие на рынках в начале девяностых. Или в конце восьмидесятых?..

Потряхивая оборками и шмыгая носом, девка вымолвила что-то проникновенное и снова скрылась.

Сигизмунду вдруг стало страшновато. Он подошел к зеркалу, посмотрел себе в глаза. Произнес назидательно:

— Ты всегда, бля, в ответе за тех, блин, кого приручил… мудила грешный!

Попытался улыбнуться.

Но из глаз человека, что таращился на Сигизмунда из зеркала, неудержимо рвался ужас.

Глава третья

Зазвонил телефон. Сигизмунд похолодел. В это время суток обычно названивает экс-супруга Наталья. Залавливает. Раньше в офисе его ловила, но потом там номер поменялся. Нового Сигизмунд благоразумно сообщать ей не стал.

Наталья! У нее же ключи от квартиры. О Господи, только не это! Мозг лихорадочно перебирал варианты. Поменять замки, а по телефону сказать, что болен гриппом. Нет, желтухой. Инфекционным гепатитом. Тогда и замки можно пока что не менять. Нет, лучше оспой.

Оспой — не поверит…

А, ветрянкой! Мол, в детстве не переболел… Нет, лучше желтухой.

Так ведь с нее станется, с Натальи-то, нацепить маску и приехать его спасать. И нервы заодно ему мотать. И на палочку их наматывать. Вытягивать и наматывать, вытягивать и наматывать…

Какая еще вредная болезнь есть? Корь? Коклюш? Может, холера? Не поверит.

Грипп! Страшнейший!!! Все время чихаю-кашляю, чихаю-кашляю…

Телефон все звонил и звонил. Блин, давно надо было поставить аппарат с АОНом и черным списком, а не жмотиться.

Сигизмунд умирающе просипел в трубку:

— Слушаю…

— Гоша? — послышался в трубке обеспокоенный голос.

Мать! Этого еще не хватало!

— Да. — Сигизмунд придал голосу капризно-недовольное выражение. — Что ты звонишь так рано?

— А ты что, спал?

— Да, — лаконично соврал Сигизмунд.

— Совсем нас позабыл, не звонишь, — завела мать. — Ну, как ты там?

— Нормально.

— Деньги-то есть? Не голодаешь?

— Да, есть.

— А то ведь вы с Натальей-то разошлись! — Тоже мне, новость! — Тебя и покормить-то некому…

— Меня и Наташка не больно-то кормила, — угрюмо сказал Сигизмунд.

— Да уж, — закручинилась мать. — Кто как не мать… А ты не ценишь…

— Ой, ну хватит… Как у вас-то дела? Что новенького?

— Да что у нас, стариков, новенького? Это у вас, у молодых…

Сигизмунд никак не отреагировал.

Слышно было, как возится в комнате безумная девка.

— А? — переспросил он.

— Я говорю, как Ярик? — повторила мать.

— А? Кто?.. А, нормально.

Яриком — Ярополком — звали сигизмундова сына. Ему было пять лет. Жил он, естественно, с Натальей.

— Что-то голос у тебя грустный, — заметила мать. — Ничего не случилось?

— Не-ет, — с деланным удивлением сказал Сигизмунд, — всђ путем.

— Ты что, там не один?

— Один, — легко соврал Сигизмунд.

— Мы тут с отцом хотели к тебе заехать. Завтра тут будем неподалеку…

Сигизмунд мысленно застонал. «Неподалеку» — это они в собес собралась, не иначе.

Уже второй год отец доказывает, что всю блокаду просидел в осажденном Ленинграде. В собесе не верили, требовали бумаг. В то, что бумаги в войну сгорели, — в то верили охотно. Но ничего поделать не могли. И требовали бумаг.

Время от времени отец находил какой-нибудь клочок, имеющий косвенное отношение, и ехал с ним в собес. Клочок приобщали, но все равно не верили. Требовали еще. Отец не терял надежды, что критическая масса клочков в какой-то миг переродится в абстрактные льготы, о коих многословно распинаются жирные рожи по «ящику».

Сигизмунд устал его разубеждать. После каждого такого похода отец долго пил корвалол, а мать по телефону сообщала Сигизмунду подробности. Подробности всегда были омерзительны. Сигизмунд выслушивал, постепенно впадая в человеконенавистничество.

Так и подкрадывается старость, думалось в такие дни.

— А я тебе носки вяжу, — сообщила мать.

За стеной девка что-то с грохотом уронила.

— Я сам к вам заеду, — торопливо сказал Сигизмунд. — На выходных. Пока…

И собрался было положить трубку.

— Погоди-ка, Гоша, — сказала мать.

Сигизмунд снова поднес трубку к уху.

— Ну, что еще? Я опаздываю.

— Как песик? — спросила мать. — Глазки перестали гноиться?

— Уже давно, — сказал Сигизмунд. И снова попытался положить трубку.

— Гоша, — строго спросила мать, — ты налоги ВСЕ платишь?

— Что? Какие налоги?

— Ты, Гошка, гляди. Сейчас такая налоговая полиция. Глазом моргнуть не успеешь… А отвечать за все тебе придется.

Мать очень гордилась тем, что ее сын — генеральный директор.