Аналитики. Никомахова этика

§ 8. На втором плане стоит жизнь, сообразная с остальными добродетелями. Осуществление их – дело человеческое. Ибо дела справедливости и мужественности и другие сообразные добродетелям дела мы совершаем относительно друг друга в общении, под влиянием нужды и различных обстоятельств, в аффектах, стараясь найти для каждого подходящее. Все эти дела кажутся чисто человеческими, и кое-какие из них, как кажется, зависят от тела; вообще этическая добродетель во многом подобна аффектам. И размышление связано с этической добродетелью, а эта последняя – с размышлением, если только справедливо, что принципы размышления заключены в этических добродетелях, а правильное в этическом отношении, в свою очередь, познается размышлением. Так как этические добродетели связаны с аффектами, то они касаются человека, поскольку он сложное существо, а добродетели сложного существа суть, в свою очередь, человеческие; следовательно, такова же жизнь, сообразная им, и блаженство, а блаженство разума отдельное. Но о нем достаточно сказано, и более подробное разъяснение переступает цели настоящего сочинения. Кажется, однако, что это блаженство только в малой мере нуждается во внешних благах или же в меньшей мере, чем этическая добродетель, ибо что касается необходимого, то в нем нуждаются оба, и, допустим, нуждаются равным образом, хотя политик более заботится о теле и тому подобном, но это лишь незначительное различие. Большее различие относительно деятельностей, ибо щедрый нуждается в деньгах, чтобы творить дела щедрости, справедливый – чтобы воздавать (ибо одних добрых намерений недостаточно, а справедливыми прикидываются и такие люди, которые вовсе не намерены поступать по справедливости). Мужественный нуждается в силе, если он желает совершить что-либо сообразное своей добродетели, и благоразумный нуждается в достатке; каким образом иначе он или остальные проявят себя? Существует сомнение, что` для добродетели важнее – намерение или действие, так как она проявляется и в тех, и в других. Ясно, что совершенство заключалось бы в том и в другом. Действие же нуждается во многом, и притом тем в больших средствах, чем значительнее и прекраснее самые действия. Человек, занятый созерцанием, ни в чем подобном для своей деятельности не нуждается, и, можно сказать, все это служит лишь помехой для созерцания, но так как он человек и сожительствует со многими другими, то он стремится поступать сообразно добродетели, а потому и нуждается во всем этом, чтобы быть человеком. Из нижеследующего явствует также, что совершенное блаженство состоит в созерцательной деятельности. Мы считаем богов наиболее счастливыми и блаженными; но в какого рода действиях они нуждаются? Неужели же в справедливых? Не покажутся ли они смешными, заключая союзы, выдавая вклады и делая тому подобное? Или же в мужественных, причем они станут переносить страшное и опасное, ибо это прекрасно? Или же в щедрых? Но кого же они станут дарить? К тому же нелепо думать, что у них есть долги или нечто подобное. Или же, может быть, в делах благоразумия? Но не будет ли обидной похвалой сказать, что они не имеют дурных страстей? Если мы пройдем всю область действий, то она окажется мелкой и недостойной богов. Однако все приписывают им жизнь, а следовательно, и деятельность; не спят же они, подобно Эндимиону. Но если отнять у живого существа не только деятельность, но в еще большей мере и производительность, то что же останется, за исключением созерцания? Итак, деятельность божества, будучи самой блаженной, есть созерцательная деятельность, а следовательно, и из людских деятельностей наиболее блаженна та, которая родственнее всего божественной. Доказательством служит и то, что остальные животные не участвуют в блаженстве, так как они совершенно лишены подобной деятельности. Жизнь богов всецело блаженна, жизнь людей – настолько, насколько в них есть подобие такой деятельности. Ни одно из остальных животных не блаженствует, ибо вовсе не участвует в созерцании. Блаженство простирается так же далеко, как и созерцание; и чем в каком-либо существе более созерцания, тем в нем и более блаженства; и это не случайно, а сообразно с сущностью созерцания, ибо оно само по себе ценно. Итак, блаженство есть своего рода созерцание.