Анализ одного произведения: «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева

После «Пригородного блюза» Вера и Веня упомянуты в лирическом монологе о призрачной любви к Сладкой N с концептуальным названием «Горький ангел». Вот начало этой песни:

Ночь нежна. Свет свечей качает отражение стен.
Диско грохочет у меня в ушах, но мне не грозит этот плен.
Я ставлю другую пластинку и подливаю себе вино.
В соседней комнате Верочка с Веней. Они ушли туда уже давно.
И я печально улыбаюсь их любви, такой простой и такой земной.
И в который раз призрак Сладкой N встает передо мной.

Теперь лирический субъект уже не циник, а грустный романтик. И в связи с переменой настроения лирического «я» меняется и семантика ерофеевского образа — словно хэппи-эндом достраивается ситуация поэмы Ерофеева. Судите сами — Веня добрался в пригород, в заветные Петушки, где обрел то, к чему стремился — обрел любовь, обрел свою, в майковском изводе, Веру (веру!).

Заметим, что темы пьянства в «Горьком ангеле» нет, Науменко в этой песне словно боится смешать низкое и высокое, как это сделал Ерофеев в своей поэме. Но уже в третьей песне, где есть Веня, обе ерофеевские темы вписаны в один сюжет. «Пригородный блюз № 2» — как бы продолжение продолжения: продолжение первого «Пригородного блюза» и циничный извод хэппи-энда «Москвы–Петушков» в «Горьком ангеле». Начальная ситуация вновь актуализирует тему пьянства, заявленную в первом «Пригородном блюзе»:

В который раз пьем с утра.
Что делать на даче, коль такая жара?
Минуты текут, как года,
И водка со льда пьется как вода.
И, конечно, мы могли бы пойти купаться на речку,
Но идти далеко, да к тому же и в лом.
А у меня есть червонец, и у Веры — трюндель,
И Венечка, одевшись, пошел в гастроном.

В который раз пьем целый день

и т. д.

Но с третьей строфы в ситуацию первого «Пригородного блюза» вторгается ситуация «Горького ангела» — тема пьянства переходит в тему любви, и обе темы, как это было в поэме Ерофеева развиваются одновременно:

Вот уже вечер, а мы все пьем.
Венечка прилег, мы пьем с Верой вдвоем.
Странно, но не хочется спать.
Мы взяли с ней бутылку и пошли гулять.
И я сказал ей: «Вера, стало прохладно.
Давай пойдем к стогу». Она сказала: «Не надо».
Но пошла.

Она спросила меня: «А как же Сладкая N?»

Запечатлев на моем плече, ха, финальный укус.
И я ответил пространно: «Я влюблен в вас обеих»,
И меня тотчас достал все тот же пригородный блюз.
Она спросила меня как бы невзначай:
«А как же Венечка? Он будет сердит».
И я сказал ей: «Ах, какая ерунда! Пойдем, заварим чай.
Знать ему зачем? Ведь он еще спит».

Веня теряет свою Веру (ситуация в некотором смысле сниженно воспроизводит трагедию финала поэмы Ерофеева). А лирический субъект в этих двух строфах не раскрывает свой внутренний мир, мы слышим лишь то, что слышит Вера, и понимаем, что «я» лукавит — он по-прежнему влюблен в Сладкую N (важный для поэзии Науменко образ идеальной возлюбленной, персонифицированный в Сладкой N, здесь отнюдь не случаен). Но это не мешает лирическому субъекту забрать у Вени Веру (веру!), украсть любовь, а Вере изменить своему возлюбленному. Получается, что любовь для лирического субъекта второго «Пригородного блюза» совсем не то же самое, что для ерофеевского героя, — это лишь минутное развлечение, закономерное продолжение попойки.