Анамнез жизни

В наше время всякий уважающий себя человек просто обязан иметь какую-то фобию. Это, знаете ли, становится модным. Современная медицинская наука предлагает нам на выбор огромное количество разнообразных страхов. Существуют, оказывается, люди, которые боятся заходить в туалет (они страдают апопатофобией) и испытывают ужас, едва слышат какое-то определённое слово (вербофобия). Есть те, кто не выносит добрых пожеланий в свой собственный адрес (эйхофобия) или впадает в панику при виде пуговиц (кумпунофобия). Особого уважения, на мой взгляд, заслуживают такие тяжёлые заболевания, как гнозиофобия – боязнь получения новых знаний, копофобия – боязнь переутомиться и, конечно, великая эргофобия – боязнь работать вообще.

Впрочем, наиболее популярными по-прежнему остаются всем известная боязнь замкнутого пространства – клаустрофобия, – которая в сочетании со страхом перед полётами на самолёте – авиафобией – способна не на шутку расшатать человеку нервы. Что до меня – летать я панически боюсь, но приходится: не каждый лакомый кусочек себя самого мир готов преподнести тебе на блюдечке с голубой каёмочкой, где та самая кайма – это железнодорожные пути или автострады. Поэтому с боязнью самолётов приходиться кое-как справляться – в отличие от боязни пауков, которая не только не стала меньше, но, вероятно, и прогрессирует.

В средней полосе, где я всю жизнь обитаю, опасных пауков, в общем-то, нет – но ведь и пуговицы не бросаются на человека, а человек, тем не менее, впадает при их виде в панику. Мой страх перед пауками совершенно иррационален. Я понимаю, что несчастное членистоногое существо, вероятно, и само боится меня как огня – ведь человек, не задумываясь, может просто прихлопнуть его тапком и, напевая под нос весёлую песенку, смыть в унитаз. Но убедить себя в этом совершенно невозможно. И поэтому – я продолжаю бояться.

Когда мне было пять лет, мы с родителями отдыхали в бабушкином доме в Геленджике. Я, видимо, подхватила какую-то заразу или простудилась, потому что несколько дней лежала на кровати в бабушкиной комнате и не выходила ни в сад, ни за пределы участка. Еду мне приносили на подносе. Я её ела, а, чтобы есть было не так скучно, мне включали по телевизору всякие мультики.

Однажды вечером, когда шедевры мультипликации уже порядком набили мне оскомину, а ужинать всё равно было надо, что-то вдруг привлекло моё внимание в бабушкином шкафу. Аккуратно отставив поднос и вылезши из-под одеяла, я направилась было к объекту моего познания – как вдруг замерла от ужаса. В следующую секунду мой страшный вопль, от которого в серванте зазвенел мейсенский фарфор моей прабабки, уже нёсся по всему дому, саду и, вероятно, соседним участкам.

На стене, в углу, сидело нечто. Это, без сомнения, был паук – но по размеру он скорее напоминал краба размером с половину папиной ладони. Он сидел не шевелясь – видимо, размышлял, как построить свой дальнейший маршрут; я же, будучи парализованной от страха и какого-то первобытного омерзения, тем не менее, вперила в него очи, продолжая орать.

На мой крик прибежали родители. Мама, увидев, что я голыми ногами стою на полу, начала, в свою очередь, кричать на меня:

– Совсем обалдела, без тапок стоишь?! Ну-ка, марш в постель, если не хочешь ещё неделю проваляться в постели!

Маминым крикам вторили развлекающие пустую кровать вечно радостные Том и Джерри из телевизора. Я же, потеряв способность к членораздельной речи, только показывала пальцем на бабушкину стену, оклеенную довольно элегантными для начала девяностых кремовыми обоями в большой бледно-розовый цветок, и прерывисто дышала.

Мама с папой оба перевели взгляд на стену, где всё так же задумчиво застыло необычное существо. У мамы, довольно спокойно относящейся ко всяким насекомым («Это же Божье творение, их лучше не убивать!»), по лицу прошла судорога. Папа, ни слова не говоря, снял с правой ноги аналог пресловутого тапка – огромную резиновую «мыльницу» сорок шестого размера – и, прицелившись, лупанул по паучьей спине. Одновременно с этим мама, схватив меня, завопила:

– Ты что делаешь, отойти-то нам дай!!!

Было поздно – папа уже отнимал орудие убийства от стены. Но то ли бить надо было обычным тапком, то ли удар был неточным – наглая паучья рожа невозмутимо восседала на том же месте. Единственным следствием удара было то, что у него слегка подрагивали лапы. Лапы?.. Ноги? Не знаю, как правильно – в общем, дёргалось то, чем они, пауки, ходят по стенам, навевая ужас на тонких художественных натур вроде меня.

– Вот поц, – миролюбиво выругался папа, вспомнив о своих еврейских корнях. – Ну и что делать? Может, рукой его снять?