Анамнез жизни

Я не видела, что происходит на поле боя – мама закрыла мне глаза ладонью, – но воображение, которое у меня всегда было бурным, сразу же подсунуло мне отвратительную картину: папа голыми руками тянется к стене, берёт жирного паука, который начинает шипеть и отвратительно дёргать лапами, и, не удержав, роняет его, после чего паук, поняв, по чьей вине развернулось всё это действо, бросается в мою сторону, прямо мне на лицо… Содрогнувшись от увиденного, я завопила:

– Не надо, папа! Не надо руками, я боюсь!

Том и Джерри продолжали верещать на экране. Где-то за пределами моего мира, временно ограниченного ласковой маминой ладонью, папа злобно рявкнул:

– Можно, блин, этих идиотов по телеку выключить? Алёна, выруби их, а то я сейчас разобью телевизор!

Мама, отпустив меня, ринулась выключать мультики. Я села на кровать. Перед глазами у меня плыли круги от резкого контраста между темнотой и светом. Поморгав, я посмотрела на стену. Паук всё так же сидел на месте. Да, это был крепкий орешек.

В этот момент в комнату заглянула бабушка – папина мама, у которой, собственно, мы и гостили. Увидев папину сосредоточенную физиономию, она проследила за его взглядом. Как человек, проживший уже около десяти лет на юге, и вообще достаточно уравновешенная особа, бабушка, конечно, должна была привыкнуть к паукам. Но, судя по её лицу, до конца этого не произошло. Поморщившись, бабушка произнесла:

– Сейчас за молотком схожу. – И вышла из комнаты.

Папа, отряхивая руки, ответствовал:

– Ну и отлично. Сейчас прикончим его и пойдём пить чай. Да, Татонька? – Так он ласково меня называл.

Мама, вскочив с дивана, заголосила:

– Да подожди ты со своим чаем, кусок в горло не лезет! Какой молоток, вы что, спятили оба? Убери отсюда ребёнка, не хватало ей ещё психологической травмы! – Мама не знала, что травма мне уже нанесена, иначе я не писала бы сейчас этот странный рассказ. – Таня, сядь на кровать и ешь! Нет, пока не ешь, просто ляг! Ляг, отвернись и смотри в окошко! Включи себе мультики! – Мама явно не знала, какую отдать мне команду. – Сядь, куда встала?! – Набросилась она меня снова, увидев, что я ринулась к бабушке, снова появившейся на пороге.

Не знаю, как объяснить это желание продолжать смотреть на объект своего страха и на его предрешённую гибель. Врождённым мазохизмом и странным желанием пощекотать себе нервы? Жалостью к пауку? Благоговением перед таинством смерти, свершающимся прямо здесь, на стене геленджикского дома? А может, это был ужас перед могуществом человека, перед его неоспоримым, хотя никем и не признанным правом творить самосуд над безответной природой? Обо всём этом я задумалась позже – а тогда не успела ничего и понять. Бабушка, отдуваясь, стояла с молотком в правой руке, а по обоям растекалось огромное, почему-то тёмно-зелёного цвета пятно, вызывающее неприятные ассоциации с гороховым супом.

– Вот собака, с первого раза и не убьёшь! – Искренне восхитилась бабушка. – Это не ваши московские паучки, хлоп и готово! Это настоящая наша кубанская мощь!

Перед глазами у меня помутилось. Я попятилась назад и плюхнулась на диван. Пятая точка сквозь пижаму мгновенно ощутила что-то мокрое – вот невезение, неужели я, как маленькая, надула в штаны от страха? Но мамин возглас, доносящийся откуда-то сквозь туман, быстро развеял мои сомнения:

– Инесса Петровна! Серёжа! Грейте воду, она села задницей в ужин. Это не ребёнок, это наказание какое-то! Снимай пижаму! Снимай! А я говорила – надо было гречку без молока делать, сейчас бы быстро отчистили, не пришлось бы мыться…

Шли годы, но моя фобия никуда не исчезла. Однажды, лет в четырнадцать, я мыла весной окно в своей комнате. Паутину, трепыхавшуюся между деревянными рами, я, сделав над собой усилие, кое-как собрала через три слоя мокрой тряпки – и, решив, что на этом испытания закончились, приступила к стёклам. Мурлыкая что-то из милых песенок Павла Кашина, который был тогда моим кумиром, я методично возила тряпкой по стеклу – как вдруг увидела прямо на своей руке представителя отряда паукообразных.

Дикий крик потряс небольшой двор нашей пятиэтажки. Прибежавшая из кухни мама принялась, конечно, меня отчитывать – прямо как лет десять назад, когда я плюхнулась пятой точкой в приготовленный ужин, – но что толку отчитывать человека, если у него полностью атрофируются все реакции, кроме возросшего до гигантских размеров отвращения к не виноватой ни в чём Божьей твари?..

Но если домочадцы имеют возможность из года в год наблюдать твой страх и всё-таки как-то к нему привыкнуть, то с посторонними людьми на порядок сложнее. В моей взрослой жизни был один показательный случай, после которого один из соседей наверняка обходит меня стороной. Жаль, что я не физиономист и не помню, как этот сосед выглядит – зато он наверняка запомнил меня и ржал потом надо мной со всем своим имеющимся семейством.