Анархия non stop

Узурпаторы интеллектуального капитала. У них нет красных пиджаков и золотых цепей на руках, как у их классовых братьев из анекдотов, разве что позолоченная оправа дорогих очков на носу. Они движутся плавно, почти безмятежно, в утробах своих четырехколесных блестящих гробов с затемненными стеклами. Чудовища в человеческом облике, благоухая, потея, чувствуя странную, садистскую жалость к самим себе, они делают знак шоферу, чтобы он поворачивал (если это Москва) на Охотный ряд, к парламенту, где можно снять проститутку. Они охотятся на людей. Они жалеют, что шофер пока еще не электронный, а живой. По их лицам скользят тени и свет реклам большого обреченного города. Восковые муляжи в шикарных машинах, господа чужих мозгов, купившие этот товар не так уж дорого, продавцы и менялы ноу-хау и модных технологий, достойные того, чтобы сгореть в гудящей от гнева раскаленной печи истории. Рано или поздно ваше авто вас доставит туда и тогда, впервые ваши рабы окажутся счастливее вас.

Восстание есть нечто по характеру обратное, а отнюдь не компенсирующее выборную процедуру. Принцип удовольствия в любом восстании ущемляется во имя вторжения в социальную жизнь реальности. Появление новых хозяев, предъявляющих авторские права на революцию, — главная угроза для побеждающего восстания. С опасностью бюрократизации победы может справиться только община — это самодержавное существо. Но не община, бессознательно перенесенная в город вместе с деревенским невежеством, аграрный рудимент, больше подходящий для создания мафии. Победу восстания обеспечивает новая община, признанная всеми ее членами как необходимость, объединившая людей, ранее не связанных друг с другом, людей с разным классовым и культурным прошлым, объединившая их усилием, совершенным каждым для того, чтобы прийти в общину, объединившая их желанием шага из протеста в сопротивление.

Гладиатором звал меня Герцен, но это имя требует уточнения. Гладиатор — древний актер, а театр — воспитатель проституции, я занял эту мысль у Цицерона. Проституцией является, например, церковь, но не вера. Проституции заранее известна игра, но не сама роль. Гладиатор рано или поздно гибнет и тогда перестает быть актером, совпадает с ролью. Любое восстание первыми выигрывают погибшие, причем с обеих сторон, поэтому церковь посвящена жизни, а вера — смерти.

Я собирал свою биографию как прокламацию, убеждавшую в достоинстве избранной цели прежде всего меня, а потом уже — остальных. Я служил наборщиком, позже — корректором, наконец, редактором собственной судьбы, которую я истолковывал как запечатленный народный голос, требующий грамотной правки. На суде я мог бы рассказать по-гречески, по-еврейски или на латыни, но я предпочитал не отвечать на их вопросы обвинения-защиты. Меня обвиняли те, кого я жалел, и защищали те, кого я ненавидел, это легко читается из моих книг, главными из которых были: «Система экономических противоречий и философия нищеты», «Общая идея революции в ХIХ веке», «Справедливость церкви и справедливость революции», «О политических перспективах производящих классов». Извиняюсь за долгий список. В результате я сидел на цепи в каменной комнате, как дрессированный зверь, и заработал несколько заочных смертных казней в странах, считавших себя «ведущими». Впрочем, больше мне досаждал полученный в тюрьме ревматизм.

Вместе с моим другом Пьером Леру мы начали «Народный банк», пытаясь ввести де-факто альтернативную государственной рабочую валюту. Погром и запрет этого предприятия заставили меня понять, что решения провидения нельзя оспаривать, а против бога нельзя рассуждать. Капитал не может быть средством отмены капитала.

Как завещал таким, как я, Платон, принципы — душа истории. Всякая вещь, а тем более ее отсутствие, имеет внутри свой, нераскрытый до поры закон. Например, деньги в ситуации банкократии несут в себе принцип относительности всякого качества, тогда как прежде, в героические времена, принято было верить, что деньги как раз качество и подтверждают. Тогда жрецы оставляли на них свои клейма.

Ради принципов рушатся и рождаются цивилизации. Ничто не происходит, не выражая какой-либо идеи.

Сегодня собаки города В загрызли на улице человека. Возможно, у него тоже жила когда-то псина, но он ее прогнал, как и многие в этом городе, после того как перестали платить за труд и домашний запас еды кончился. Изгнанные собаки собирались на свалках в группы и вечером (город не освещался, экономили свет) выходили на улицы, чтобы отобрать у прохожего сумку. Сегодня они перешли черту, убив одного из своих бывших хозяев. Милиция обещала начать повсеместный отстрел. Удивлялся ли погибший? Думал ли он: пес меня ест! Или просто панически силился вырваться из кольца одичавших четвероногих друзей? Понимает ли он теперь идею, которую выражали голодные собаки?