Анархизм

Вся Америка была взволнована этими бесчеловечными насилиями. Сотни голосов раздались, протестуя и призывая Фрика прекратить его политику и не заходить слишком далеко. Но эти сотни людей протестовали лишь на словах, небрежно, как отмахиваются от назойливых мух. Нашелся только один человек, который активно ответил на преступления Фрика, – это был Александр Беркман. Да, он был анархист. Он гордился этим, потому что это была единственная сила, дававшая ему душевное спокойствие. Однако не анархизм, как таковой, а зверское убийство 11 рабочих заставило Беркмана сделать покушение на жизнь Фрика.

История политических убийств и покушений в Европе дает нам много ярких примеров влияния окружающей обстановки на восприимчивого человека.

Речь в суде Вальяна, который в 1894 году бросил бомбу в Палате Депутатов, дает ясное представление о психологии таких актов.

«Господа присяжные заседатели», сказал он, «через несколько минут вы должны будете нанести мне ваш удар, но, принимая ваш вердикт, я по крайней мере буду иметь удовлетворение, что я ранил нынешнее общество, – это проклятое общество, в котором можно часто видеть, как один человек, беспечно тратит деньги, на которые можно прокормить тысячи голодных семей; бесстыдное общество, которое позволяет немногим отдельным лицам монополизировать в своих интересах все общественное богатство в то время, как есть сотни тысяч несчастных бедняков, не имеющих даже куска хлеба, который бросают собакам, и в то время, как целые семьи совершают самоубийства, потому что у них нет самого необходимого для жизни.

«Да, господа, если бы только правящие классы могли спуститься вниз к этим несчастным! Но нет, они предпочитают оставаться глухими к их мольбам. Очевидно сама судьба неудержимо влечет их, как королевскую власть в XVIII веке, в пропасть, которая поглотит их, ибо горе тем, кто, считая себя высшими существами, присваивают себе право эксплуатировать тех, кто ниже их! Наступает момент, когда народ больше не рассуждает, а поднимается, как ураган, и сметает перед собой все, как вихрь. Тогда мы видим окровавленные головы, надетые на пики.

«Среди эксплуатируемых, господа присяжные, есть два рода людей. Одни, которые не понимают, что они представляют собой, и чем вообще они могут быть, которые полагают, что они рождены быть рабочими и довольствуются тем немногим, что им дается в награду за их труд. Но есть другие, которые наоборот думают, изучают и видят социальное неравенство. Виноваты ли они, что ясно видят и страдают от вида страданий других? Они бросаются с головой в борьбу и являются глашатаями народных требований.

«Господа присяжные, я принадлежу ко второму разряду. Куда бы я не ехал, где бы я не был, везде я встречал несчастных, согбенных под игом капитала. Везде я видел те же раны, вызывавшие у меня кровавые слезы, даже в отдаленнейших уголках Южной Африки, где я имел право думать, что человек, уставший or болезней цивилизации, может отдохнуть под тенью пальм и обратиться к изучению природы. Но даже и там и более чем где бы то ни было, я видел, что капитал, как вампир, высасывал кровь из несчастных рабов.

«Затем я приехал назад во Францию, где мне было суждено видеть, как ужасно страдала моя семья. Это было последней каплей, переполнявшей чашу. Уставши вести такую горькую и подлую жизнь, я бросил бомбу в тех, кто был в первую голову ответственен за социальные бедствия.

«Меня упрекают, что многие были ранены этой бомбой. Позвольте мне указать, между прочим, что, если бы буржуа не убивали и не громили во время Революции, то весьма вероятно они до сих пор пребывали бы под игом дворянства. С другой стороны, представьте себе всех убитых и раненых в Тонкине, Мадагаскаре и Дагомее, прибавьте сюда тысячи и миллионы несчастных, которые умиряют на фабриках, в рудниках и везде, где чувствуется мельничный жернов капитала. Присоедините сюда еще тех, кто умирает от голода, – и все это с согласия наших депутатов. Как мало рядом с этим значат упреки, которые вы мне делаете.