Анасейма

– А я не знаю, считается ли то, что было со мной пять лет назад, или нет.

Он напрягся, в один миг потеряв благодушный и даже игривый настрой.

– Что было пять лет назад?

Марина сняла с него очки и надела на своё лицо.

– Четверо ребят завели меня на барханы, обещали, что покажут, где живут песчаные джинны.

Илья тяжело сглотнул, почувствовав непреодолимое желание накрыть ладонью губы Марины и не позволить закончить рассказ. Но она продолжила, каким-то неестественным, глухим голосом.

– Джинна не показали. Раздели меня. Полностью. Один держал руки над головой. Двое, кажется, ноги держали. Я плохо помню. Он залез на меня, елозил. Неприятно было ужасно, стыдно, мерзко.

Илья застыл, глядя в чёрные стёкла, скрывающие глаза Марины.

– Больно было?

Марина опустила голову, уткнувшись в колени лбом.

– Я не помню.

– Вообще не помнишь?

Она покачала головой и резко вздёрнула подбородок верх, намеренно демонстрируя свою испорченность, призывая осудить её и обозвать гадкой.

– Мне было очень плохо, ныло где-то тут. – Марина приложила ладонь к груди. – Вот тут было больно. Очень.

Илья придвинулся к Марине, обнял за плечи. Его руки слегка дрожали, горло сжало спазмом. Теперь больно было ему. Ужасно больно, будто по живому резали. Он никак не ожидал услышать от Марины такое наивное и страшное признание. Сколько же ей было? Девять лет! Ребёнок совсем. В груди заклокотало, разгораясь бессильной яростью, хотелось кричать, кого-то ударить, лишь бы снять скрутившее внутренности напряжение, унять разрывающую изнутри боль. Это было жутко и мучительно, словно в нём рождался монстр, готовый сжечь дотла весь мир, лишь бы защитить Марину. Он и не знал, что способен на такую ненависть, слепую, жгучую, практически бесконтрольную.

– Нет, это не считается. И знаешь, что? Я знаю, почему у них там всё некрасиво, – он дёрнул подбородком в сторону полыни, – потому что там нет любви. Там просто секс, а без любви он как приём пищи или посещение туалета – физиологическая потребность, не более. Любовь должна быть, обязательно.

Марина затихла, в слова Ильи почти не вслушивалась, вспоминала поиск джиннов, колючий горячий песок под лопатками и парализующий страх. Память выцвела и заблокировала этот день, почему же именно сейчас воспоминания всколыхнулись, возвращая уже забытое, похороненное в глубинах подсознания унижение?

 Илья всё повторял, убеждая больше самого себя, а не Марину.

– Нет, это не считается. Не считается, Анасейма. Не считается.

На чистом голубом небе цветные дымные завихрения выглядели почти естественно, как природное явление. Илье раньше не приходилось видеть дневной салют. А для солнечной Анапы фейерверк среди бела дня был привычным развлечением, головы вверх задирали только приезжие.

Город напоминал ярмарку. Из открытых кафе лилась музыка, запахи сладкой ваты, попкорна и шашлыка смешались, наполнив улицы удивительно притягательным ароматом. Чёрный цвет в одежде почти не встречался, от ярких красок рябило в глазах.

Сёстры переговаривались, разглядывая прохожих. Закрытие сезона обычно проходило для них незамеченным. После шумного празднования этой даты, гости никуда не разъезжались, и город продолжал кипеть, принимая новых курортников почти до конца сентября. Праздники в Анапе всегда отмечались с особым размахом и колоритом: ещё один способ привлечь отдыхающих и подарить им незабываемые впечатления.

На закрытие сезона отправились впятером на автобусе, позволив родителям отдохнуть от взрослых детей.

Первым делом прокатились на огромном колесе обозрения, объелись мороженного и послушали концерт уличных музыкантов. Марина всё время отставала, задерживаясь у открытых прилавков с сувенирами. Вступала в беседу с продавцами, один раз пытаясь убедить торговца, что морские звёзды в его композициях не черноморского происхождения. Едва не вспыхнул скандал.

Илья каждый раз возвращался и, взяв её за руку, уводил подальше от нервных продавцов. После вылазки на нудистский пляж он никак не мог избавиться от гнетущего тревожного чувства, смотрел на Марину с затаённой грустью и нежностью. Она же миг откровения словно выкинула из головы, не стремилась сближаться, наоборот, отдалилась. Наедине они больше ни разу не оставались.

По набережной шли, шумно переговариваясь, останавливаясь у мольбертов уличных художников и фотографов, беспардонно усаживающих диковинных животных прямо на плечи прохожих. Удивительно, но такая бесхитростная уловка срабатывала почти всегда. Снять с себя цепкую обезьянку или цветастого попугая было не так-то просто, а дети почти всегда начинали реветь, требуя вожделенное фото.