Анастасия, боярыня Воеводина

Поправлялся Михаил на удивление медленнее обычного. Ранее, под Псковом, через семь дней бегал уже, списал бы все на возраст, но летом, в момент атаки татар на Бобрики, зацепило стрелой, так поднялся на третий день. А сын, Миша, умер. Прямо в сердце попали басурманы. Так что сказалась тяжесть ранения и скудный рацион. У Прозоровского сохранилось немного солонины и пшена, так что была похлебка с мясом, и все. Недостаточно для питания после тяжелого ранения. Голод в лагере все усиливался. Лошадей Михаилова эскорта приходилось кормить мелко рубленными ветками и прятать в палатке. Хотя башкирские коньки, специально взятые Михаилом, могли прокормить себя сами, приученные выкапывать скудную сухую траву из-под снега. Но отпускать их было нельзя. Голод в лагере все усиливался. А кони требовались для того, что бы вывезти раненого Михаила. Конюхи Прозоровского и то удивлялись, как на таком скудном корме башкирцы умудрялись оставаться в теле. Поняв, наконец, что большая часть войска просто умрет от голода и холода, воины уже варили кожаную конскую сбрую, а жгли древки от копий и выдирали колья частокола, Шеин решился на переговоры. Но тянул, и дотянул. Предложение сдаться поступило от польского короля.

Положение поляков было получше, но тоже сложное. Подвоз припасов был редок и нерегулярен. Паны не умели жить в палатках и греться у костров, так что мерзли в своих золотых шубах на козьем меху. Роптали. Обозы из Москвы прекратились, сказались письма Михаила и Прозоровского. Три голубя все же долетело, два царских и один князя, так что царь Михаил запретил слать обозы, кормившие поляков. Перешедшие на сторону поляков наемники и иностранцы роптали, не получая жалования. Денег у короля не было. В тылу разбойничали отряды Бутурлина, разорявшие уезды рядом с Путивлем, отрезая от войска хлебные южные земли, Одоевского, Нагого, Волконского и других, более мелких воевод, препятствуя подвозу пороха и продуктов. Осажденный гарнизон крепость Белой продолжал отбивать атаки поляков, связывая их силы, а сформированные резервы пришлось опять бросить в Валахию, где снова появились турки. И это были уже не войска степных, вассальных улусов, но янычары, которых денежными посулами отступить не уговоришь. Султан все же оторвал несколько отрядов от войска, выступившего на персов, и бросил на ненавистных ему развратных польских католиков. Так что помочь Владиславу было некому, и в январе он предложил Шеину переговоры о сдаче. Переговоры прошли на Жаворонковой горе. Узнав, на какие условия иностранные советники подбивают Шеина, Михаил с трудом, но поднялся с постели и потребовал от воеводы на следующий раунд взять только его и русских полковников. Из иностранцев разрешил только Лесли. Запас зелья взял с собой, наказав Прозоровскому следить, и как только он начнет слабеть, подсовывать ему флягу. Недовольных полковников просто арестовали в лагере. Их охраняли доверенные люди Семена Прозоровского и Михаила. Так что вредить советами они не могли. Перед началом переговоров Михаил имел беседу с Шеиным.

— Значит так, тезка, говорить буду жестко. Стараниями твоих дружков меня вывели из строя, но кое-какая сила еще осталась. Сегодня рискну, попробую заставить короля пойти на более почетные условия, чем та гадость, что предлагали тебе. Сил потрачу немерено, а их у меня сейчас мало. Поэтому, как только Владислав предлагает почетные условия сдачи, вот здесь записано, что он предложит, соглашаешься и подписываешь! Понял? Никакой самодеятельности. Условия до выхода из лагеря переписать начисто, в двух экземплярах, что бы осталось только подписать. Большего я сделать не смогу. И так здоровьем и силой рискую, что бы твою задницу из позора вытянуть! Не послушаешься, предупреждаю, у меня указ о твоем смещении, пущу в ход, смещу и сам все на своих условиях подпишу, и поедешь ты на Москву как вор и предатель. Значит еще раз. Никакого ползанья на коленях перед поляком. Никаких ему знамен. Армия, все, кто могут, выходят с честью, с оружием, в лагере остаются только раненые и больные, которых поляки тоже возвращают беспрепятственно. Большие пушки и обоз оставляем, люди важнее, пусть подавятся. В залог уводим пленных поляков, что идти смогут.