Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых

В один из дней Александра, посчитав, что свежий воздух будет ему полезен, взяла своего восьмилетнего сына прокатиться по лесу. Из-за того что коляску трясло на неровной песчаной дороге, опухоль на бедре Алексея, которая возникла в результате последнего кровоизлияния, сместилась, и внутреннее кровотечение началось снова. «Каждое движение экипажа, – вспоминала Анна Вырубова, – каждая неровность на дороге доставляли ребенку исключительно сильную боль, и к моменту, когда мы приехали домой, мальчик почти терял сознание от этих мучений» {38}.

Цесаревич слег в постель, страдая от сильной боли и высокой температуры; кровь из верхней части левого бедра перетекала в брюшную полость, образуя опасную опухоль, она создавала невыносимое давление, но помочь мальчику было нечем. День и ночь крики цесаревича звучали по всему дому, это были ужасные вопли, выносить которые было так тяжело, что прислуга и члены свиты закладывали в уши комочки ваты, чтобы иметь возможность работать {39}. Оно делалось еще более ярким, это звуковое сопровождение разворачивающегося кошмара, по мере того как тревожное молчание, неотвязное чувство отчаяния и приближающейся смерти опускалось на Спалу.

О том, что Алексей был тяжело и неизлечимо болен, что жизнь его постоянно находится в опасности, знал Николай II, знала императрица Александра, знали великие княжны, а также некоторые люди из свиты царя. Однако десятки других людей, которые в это время оказались в Спале, не имели никакого представления о том, что случилось, и о том, насколько серьезным стало положение вещей. Трагизм ситуации, продиктованный решением высочайшей супружеской пары скрыть ото всех гемофилию своего сына, означал, что жизнь продолжается, по словам одного из придворных, «так, как если бы ничего не случилось». В головы Анастасии и ее сестер вложили представление о необходимости держать в тайне, скрывать правду обо всем, что касалось здоровья их брата, о необходимости скрывать нервное напряжение и перед лицом надвигающейся катастрофы делать вид, что ничего не случилось. Как вспоминал один из придворных, даже когда их брат лежал на грани жизни и смерти, великие княжны «ни единым словом не вспоминали об этом» {40}.

В течение десяти дней Александра практически не отходила от постели своего сына; единственное облегчение, которое она могла дать ему, сводилось к тому, чтобы быть рядом с ним. Как вспоминала Вырубова, «она не раздевалась, не ложилась в постель и даже не позволяла себе прилечь более чем на час. Час за часом проводила она, сидя рядом с кроватью, в которой в полубреду лежал ребенок, прижавшись боком к постели и подтянув к животу левую ногу… В его напряженном лице не было ни кровинки, оно было искажено страданием, а почти не подающие признаков жизни глаза закатились куда-то под лоб. Однажды, когда император зашел в комнату, он увидел страдания мальчика и услышал, как тот из последних сил стонет от невыносимой боли. Твердость духа совершенно покинула несчастного отца и, горько рыдая, он убежал к себе в кабинет» {41}.

Только еще одно лицо в Спале понимало всю глубину страданий императрицы, это была ее сестра Ирэна, супруга принца Генриха Прусского. Вместе со своим шестнадцатилетним сыном Сигизмундом, которого называли Бобби {42}, она приехала в их охотничий домик на краткий отдых. Ирэна, которая состояла в браке с братом кайзера Вильгельма II, так же как и Александра, являлась носителем болезни (гемофилии), и она передала эту болезнь двум другим своим сыновьям – Вальдемару и Генриху. Так же как и Александра, она знала мучения во время полных неизвестности дней и ночей, когда оставалось только беспомощно смотреть, как без надежды на исцеление страдают ее сыновья. Правда, в отличие от императрицы Ирэна знала и тяжесть утраты, поскольку ее сын Генрих умер в возрасте четырех лет, когда после малозначительного происшествия у него не смогли остановить кровотечение. {43} Эта разделенная боль, эта материнская вина привела к созданию прочной связи между Александрой и Ирэной, которая приехала к ней в Спалу, став для отчаявшейся императрицы другом, небезучастным к ее страданию.