Анастасия. Вся нежность века (сборник)

Едва разобравшись с назначением незнакомых предметов и отметив про себя подчеркнутую почтительность поездной обслуги, она быстро освоилась с новым своим состоянием и уже сквозь зубы, не поворачивая головы, что-то повелительно вычитывала кондуктору и, отставив пальчик, брезгливо дула на душистый горячий чай в серебряном подстаканнике.

Все ее существо старалось сказать: «Ах, мы и не такое видывали и не к такому еще обращению привыкли!», и, с усилием придавая лицу скучающее «аристократическое» выражение, она нарочитым движением высоко подбирала с мягкой ковровой дорожки бахромчатый край плотной зимней юбки – «В дороге, знаете ли, всегда такая грязь!».

Все, что происходило с ней внутри, так отчетливо и явственно проступало на лице, что Ольбромскому не составляло труда проникнуться ее настроением и с удовольствием подыгрывать ее великосветским претензиям. Он понимал, что для захудалой гувернанточки с сомнительным прошлым нынешнее путешествие – незабываемый праздник души, к которому ей предстоит еще долго возвращаться в воспоминаниях.

Ее теперешняя роль в судьбах Ольбромского и Бицких, сделавшая ее (по крайней мере, ей так мнилось) распорядительницей событий, главным дирижером на этой сцене, придавала особую значимость и важность ее собственной персоне. Она чувствовала себя преисполненной сил и готова была совершить невозможное.

Вместе с тем, помещая себя хоть на какое-то время в центр их маленькой вселенной, она не задумываясь пошла бы на любую жертву ради этих людей, с которыми отныне становилась ровней по соучастию в их жизни.

Полагая, что полковник сейчас в ее полной власти, она не отказывала себе в удовольствии покуражиться над этим гордым, недоступным ее пониманию человеком и, откровенно помыкая полковником, гоняла его, как мальчишку, по всякой ничтожной надобности к проводнику, посылала за сельтерской на ночных станциях и всячески показывала окружающим свою власть над ним.

Трогая пальчиком очередное пирожное, которое Ольбромский держал на весу перед ней на блюдечке, она кривила свой крупный вялый рот и вздыхала о том, что в дороге никак невозможно достать порядочных эклеров.

Ольбромский в охотку подчинялся ее капризам и, видя самолюбивую радость в ее глазах, старался доставить ей как можно больше приятных впечатлений.

Впрочем, оставаясь наедине, Мадлен отнюдь не преступала меры в своих притязаниях. Темное пламя его зрачков удерживало ее на расстоянии.

Хлопоча о комфорте своей таврической валькирии, Ольбромский находил в этом искреннее развлечение, но неотступная однообразная мысль не оставляла его даже во сне, сводила скулы и на лету останавливала взгляд: «Простят ли его? И если да, то что их ждет впереди?»

Не было у него обморочного обвального восторга перед возможностью прощения и дальнейшими обольщающими воображение перспективами. Как не было и заведомого отчаяния, если случится противное. Он был готов ко многому теперь.

И уже не внешние изменчивые обстоятельства управляли его эмоциями и поступками, то бросая в ледяную купель безысходности, то возводя к безудержному ликованию, а что-то другое, устойчивое и сильное, сильнее его самого, незаметно вызревшее внутри, управляло теперь его волей, его отношением к событиям и людям, соотносясь с чем-то неизмеримо большим, чем сиюминутность и влекущая пестрота внешнего мира.

Оттого и не осталось в нем страха перед грядущими, может случиться, самыми темными поворотами судьбы. В нем появилась сила, способная достойно и не ропща снести свой жребий.

* * *

Ольбромский наотрез отказался сразу, сойдя с поезда, ехать к Бицким. Ему нужно было время, чтобы привести себя в порядок, и перед этим оказался бессильным весь эмоциональный напор Мадлен.

Они не стали снимать гостиницу, а поехали к доктору, отчего-то решив, что, прожив когда-то у него фактически с полгода, не обременят и теперь.

Доктор встретил их по-свойски, без церемоний, старательно скрывая свою радость и не выказывая излишнего любопытства к их нечаянному визиту. Нужно признать, что Ольбромский в сочетании с Мадлен, совершенно освоившиеся за время дороги и уже нередко переходившие на «ты» друг с другом, производили впечатление странной пары и не могли не вызвать недоумения в доме доктора, где никак не ожидали видеть их вместе, да еще столь сблизившимися и сроднившимися.

Но загадочное напряжение первых минут держалось недолго. Едва Мадлен успела насладиться произведенным эффектом, как она же и прояснила двусмысленность ситуации. Переполненная избытком новостей и, главное, – важностью своей роли в разворачивающихся событиях, Мадлен не удержалась от многозначительных намеков на некие таинственные романтические обстоятельства, приведшие полковника вновь в эти края, а под конец безудержно шушукалась даже с прислугой.