«Я подружился с Анатолием Мариенгофом в последние годы его жизни. Это был человек удивительно мягкий, тихий, скромный, всегда подтянутый, сдержанный. О своей шумной и озорной молодости неизменно расказывал в язвительно-ироническом тоне, о друзьях – с любовью и уважением. Он очень болел: ныли ноги, плохо подчинялись. Но никогда он не жаловался. Высокий, стройный – он ходил лёгким шагом, едва опираясь на гибкую, ненадёжную палочку. В те годы он писал и переписывал свои воспоминания, любовно оттачивал каждое слово, искал наиболее ёмкие, безусловно верные».
«Смерть поэта» (1951) Анатолий Борисович подарил Эйхенбауму. На книге красуется автограф – сразу и от Мариенгофа, и от Лермонтова:
«Их высокопревосходительству Борису Михайловичу Эйхенбауму.
Достопочтенный профессор!
Примите этот ничтожный дар, как крупицу от той благодарности, которой преисполнены наши сердца и души, из которых никогда не изгладится то бесценное, что Вы сделали для нас обоих в этом суетном мире.
Ваши до гроба и, как видите, после него
P.S. Просим прощения за карандашную надпись. К сожалению, мы оба предпочитаем свинцовый графит перу и чернилам. М. и А.»
Много позже, в 1967 году, Израиль Меттер написал повесть о нелёгкой еврейской жизни в Стране Советов, где не обошлось и без Макаренко:
«Для того чтобы растить детей, скажем, методами Макаренко, надо быть Антоном Семёновичем. Способ духовного воздействия на человека не может быть отторгнут от личности воспитателя. Метод должен быть внутри него, внутренне присущ именно ему. Обучить этому нельзя. И повторить то, что делал Макаренко, тоже нельзя. В лучшем случае можно скопировать. Копия будет больше или меньше похожа на оригинал, но живой она не станет. Успех мог бы быть достигнут, если бы каждый воспитатель сумел сыграть самого Макаренко. А это невозможно».474