Анатолий Собчак. Отец Ксении, муж Людмилы

Четвертым за их столом, широко раздвинув локти, сидело какое-то неопознанное мною бородатое мурло, фамилия которого сквозь густые, заляпанные сациви, бесформенные заросли на лице не просматривалась. Желание не бриться в большинстве случаев конца ХХ века свидетельствует о дефекте кожи либо ума.

Благодаря настырно-активному тупоумию, полной безграмотности, отсутствию какого-либо путного опыта работы и способностей эти ребята впоследствии займут «достойные» места в управлении разрушенной с их помощью страной: анемичный Саша Беляев сменит в кресле председателя Ленсовета чуть косоглазого Собчака, а затем выдвинется аж в Госдуму первого, внезапного созыва; постоянно угрюмый, как подбитый немецкий танк, Егоров угнездится в высших недрах правительства «обновленной» «демократами» России. А рыжий Чубайс это правительство почти возглавит, грубо нарушив завещание всуе и в розницу почитаемого нынешними «демореформистами» Петра Великого, заявившего о невозможности допущения до Сената рыжих, косых и бородатых, дабы не стряслась беда.

Подобная рекомендация великого человека потомкам основывалась на собственном богатом государственном опыте, родившем аксиоматичную уверенность: людям физически и морально ущербным доверять власть нельзя ни в коем случае. Иначе они ею будут компенсировать свои недостатки и изъяны, а вместо бескорыстно идейного служения государству примутся вредить, грабить, издеваться, притеснять и унижать подданных вместе со страной.

* * *

Как-то в одну из столичных командировок пришлось отправиться вместе с депутатом Васильевым. До выборов он был другом и коллегой Чубайса. Также трудился в лаборатории экономического вуза. Имел сильно обсыпанный перхотью постоянно застуженный нос, нечистую кожу, неплохой финский костюм с засаленным вокруг шеи воротником, малахольную манеру говорить и прямо-таки клиническое улыбчивое с легким прищуром терпение мышеловки, которая выглядит в отличие от кота совсем невинно, но в итоге хлопает по башке бедную мышку. Всю дорогу до Москвы Васильев потешал меня своими теориями. Например, для экономии продовольствия рекомендовал иногда блюсти в стране общий великий пост вплоть до запрета собакам грызть кости в страстной четверг, несмотря на то что псы были абсолютно не причастны к таинствам искупления. Васильев также поведал мне о политике, которая ему представлялась дамой далеко не первой свежести, но все еще трепещущей от неслыханной необузданности своих новых увлечений. Поэтому якобы в отношении ее не может быть вообще никаких принципов.

Перед сном мой попутчик рекомендовал чтить лишь богатство и презирать труд. Протестовал против женской мускулинизации и призывал громить систему банковских операций страны. Под занавес этот достойный сочлен свежего движения «демократических преобразований» сообщил мне полушепотом, что любовь к «демократии» — явление аномальное, свидетельствующее о психической неполноценности влюбленных в нее. В общем, Васильев был слишком путан и вертляв помыслами, чтобы сойти за русского, больше смахивая на эфиопского еврея — гордый продукт любви разноцветных изгоев.

По брони управделами Совмина тогда еще РСФСР нам с Васильевым полагался один двухместный номер в гостинице «Россия», что на Красной площади столицы. Поэтому мне пришлось с ним провести еще сутки среди множества иногородних депутатов Верховного Совета республики, для которых эта гостиница стала прибежищем обитания и болтания. Они днями и ночами напролет слонялись по многокилометровой круговерти жилых разноэтажных коридоров и околачивались в номерах с загустевшим духом азиатского караван-сарая, в котором постоянно исполнялись в пьяном виде сексуальные обряды всех народов мира, вызываемые скоротечным единомыслием противоположных полов, обязательно ведущим к внезапным объятиям.

Наш обшарпанный, как, впрочем, и все другие, номер был укомплектован двумя раздолбанными кроватями, на которых, судя по их состоянию, постояльцы много лет кряду незатейливо и без отдыха терзали тела своих незнакомых приятельниц.

За многочасовое вынужденное гостиничное общение депутат Васильев полностью убедил меня в успехе осуществления за короткий срок в СССР его сподвижниками, «демократами-любителями» плана «Барбаросса», что когда-то не удалось профессионалу Адику Гитлеру. Он так же основательно дал мне понять, что высшая цель всех пришедших к власти «реформистов» — украсть каждому в отдельности как можно больше денег. И если в их широко разрекламированной «программе реформ» только это поставлено на карту, то тут не до судьбы страны и любви к избирателям. (Как показало будущее, Васильев был предельно откровенен.) Дальше он долго плел что-то о «цивилизованном обществе», хотя и без того было ясно: если научить животных говорить, а «нардепов» внимательно слушать, не шуршать конфетными обертками в театрах и не сопеть громко во время сна на парламентских заседаниях, то наше общество еще сможет стать «цивилизованным».