Анатолий Солоницын. Странствия артиста: вместе с Андреем Тарковским

В то время в Саратове, как и в других городах, гуляла легенда о страшной банде грабителей «Черная кошка».

– Алексей, в самом деле, – начала было мама, но отец отмахнулся и вышел из комнаты. Дядя Гриша – за ним, мы – следом. Остановились на пороге кухни, откуда была дверь на веранду.

Послышались звуки отпираемых задвижек, замка, скрип двери. Отец вышел к бандитам.

Что он наделал!

Мы потихонечку вышли на веранду, где стояли дядя Гриша, мама, Бабаня. Дядя Гриша стоял у двери, приложив к ней ухо. По-прежнему с ружьем.

– Гриша, – сказала мама, но он на нее цыкнул, и она замолчала.

В палисаднике слышались голоса. Незнакомые… Отца…

Чирканье спички о коробок… Опять голос отца…

О чем они говорят так долго?

Шуршанье… Стук калитки в палисаднике… Потом стук в дверь.

Дядя Гриша отскочил назад и по-бойцовски выставил ружье.

– Откройте, – услышали мы голос отца. Мама словно очнулась и быстро отперла дверь.

– Ну, вы молодцы!

Я видел, что лицо отца перекосила нехорошая улыбка.

– Крепко закрылись!

– Да погоди! – перебил дядя Гриша. – Воры где?

– Говорил, что пацаны. Ну, дал закурить, урезонил. Вот они и ушли.

– Как урезонил? Как ушли? – дядя Гриша ничего не понимал. В его огромной голове не укладывалось, что с ворами, оказывается, можно поговорить, найти такие слова, чтобы они ушли.

Однако не только для дяди Гриши – для всех нас поступок отца был удивителен.

Бабаня передала керосиновую лампу маме и своим большим согнутым пальцем, выставленным вперед, крепко стукнула дядю Гришу по лбу:

– Балда! Нет, чтоб помочь, так он и дверь закрыл! Балда!

И еще раз стукнула, и еще.

– Да ты чего, мама, ты чего? – дядя Гриша пятился, отступая от Бабани, защищаясь ружьем, вытаращив глаза и вскрикивая от боли.

Был он так смешон, что мы не выдержали и захохотали.

Берег реки

На берегу реки было два чуда: музыка и кино. Музыка звучала вечерами на спортивных станциях «Динамо», «Локомотив», «Буревестник».

Эти станции представляли собой небольшие деревянные дебаркадеры, над которыми поднимались вышки для прыжков в воду. Деревянные понтоны, пригнанные друг к другу, составляли правильные четырехугольники, примыкавшие к дебаркадерам, – таковы были бассейны.

Мы купались точно в такой же воде, какая была в бассейнах, но там, всего лишь в нескольких метрах от нас, шла совершенно иная жизнь. Особенно примечательной она была вечером, когда на спортивных станциях зажигались огни – зеленые, красные, желтые. Пловцы сидели и стояли у самой вышки. Парни – в белых брюках, теннисках или футболках, в белых ботинках из парусины, начищенных зубным порошком, девушки – в легких цветастых платьях. Они смеялись, переговаривались и слушали музыку.

Да, в музыке-то и было все дело.

Мы садились на песок и тоже слушали – новые песни, старые, которые полюбили, а плохая музыка, как мы считали, здесь не звучала.

Через реки, горы и долины,
Сквозь огонь, пургу и черный дым,
Мы вели машины, объезжая мины,
По путям-дорожкам фронтовым…

Мы тихонько подпевали, улыбались, и на душе у нас было очень хорошо.

Потом звучало танго, и пловцы танцевали. Парни держались прямо, делали замысловатые «выходы». А грудной, мягкий и чуть загадочный голос певицы проникал прямо в сердце:

В этот час, волшебный час любви,
Первый раз меня любимой назови,
Подари ты мне все звезды и луну,
Люби меня одну…

Да, была пора первых влюбленностей, пора ожидания какой-то новой, необыкновенной жизни. Казалось, еще день, два – и она наступит.

Эти смутные ожидания нового, как я теперь понимаю, заставили брата поскорее покончить со школой. Он пошел учиться в строительный техникум. Отец выбор одобрил: теперь, после войны, строители очень нужны.

Но очень скоро я заметил, что и о техникуме, и об учебе Толя ничего не говорит. Мне было интересно, я задавал вопросы, а он или отшучивался, или занимался своими делами – чаще всего «моторчиком». Это была самодельная радиола, которая довольно неплохо работала. Детали (адаптер, динамик и т. д.) доставались самыми разнообразными путями, иногда фантастическими.

Как и пластинки. Рядом с любимыми песнями, записанными на черных рентгеновских пленках, появились и толстые пластинки Апрелевского завода – арии из опер и оперетт.

В тот год на гастроли в Саратов, почему-то зимой, приехала оперетта из Иванова. Нам очень понравился «Вольный ветер», и мы с ума сходили от куплетов Фомы и Филиппа:

Есть у нас один моряк,
Он бывал во всех морях,
Где не плавал ни Колумб, ни Беринг…

Однажды нашу музыку прервал нежданный визит. Пришла незнакомая худая женщина в очках, в потертом пальтишке:

– Я куратор курса, на котором учится ваш сын Анатолий…

«Куратор» прозвучало как «экзекутор».

– Вы знаете, что Анатолий второй месяц не ходит в техникум?

Отец и мать не нашлись что ответить, только глазели – то на педагога, то на Толю.