Анатолий Тарасов

Авторство феноменального для такой высокоскоростной игры, как хоккей с шайбой, финта «клюшка — конек — клюшка» долгое время приписывали, да и продолжают приписывать Анатолию Фирсову. Его на самом деле придумал шведский форвард Ульф Стернер. Фирсов увидел этот финт в исполнении шведа и никогда не претендовал на то, чтобы выступать в роли автора. «Не знаю, случайным или продуманным был этот прием у Стернера, — писал Фирсов в своей книге, — но однажды он показал его в матче со сборной СССР. Было это в 1963 году на чемпионате мира. Я смотрел эту игру в Москве по телевизору и, увидев финт Стернера, поразился, но потом, под влиянием событий, происходящих на хоккейном поле, забыл обо всем. Наши проиграли 1:2, и огорчен я был ужасно. Однако трюк Стернера увидел не только я, но и, конечно же, Анатолий Тарасов. Он-то и предложил мне попробовать освоить этот финт. Сначала я работал с ним, стоя на месте. Потом начал пытаться применять его в движении, правда, двигался я не на самой высокой скорости. Затем постепенно стал катиться всё быстрее и быстрее. Интересно, что вначале Анатолий Владимирович выполнял этот прием лучше, чем я. Тарасов торопил меня, и вскоре я рискнул обыграть в ходе матча своего опекуна таким вот финтом». Потом, надо сказать, обыгрывал и автора — Стернера.

Вице-президент ФХР Игорь Тузик, много наблюдавший за тренировками Фирсова, убежден, что он стал тем самым Фирсовым, которым восторгался весь хоккейный мир, только потому, что попал в руки Тарасова. «Под требовательным оком Анатолия Владимировича, — говорит Тузик, — Фирсов вкалывал до изнеможения, что окупилось сторицей. Феномен Фирсова зиждился на фундаменте титанической работы».

Однажды, когда, по словам Фирсова, «терпеть было уже совсем нельзя», он спросил у Тарасова: «Вот вы ругаете меня да ругаете, говорите, что всё не так. Что же, по-вашему, я совсем не гожусь для хоккея?» — «Ну что ты! Годишься, конечно, — ответил Тарасов. — Спортсмен ты способный. Но у тебя пока есть один, по моим понятиям — принципиальный, недостаток: ты играешь в современный хоккей, а настоящий спортсмен должен опережать свое время. Ты должен уже сегодня стремиться играть так, как будто живешь не в шестьдесят третьем году, а, скажем, в семидесятом…» И Фирсов тренировался у Тарасова так, что однажды к нему в зале атлетики подошел великий штангист Юрий Власов и спросил: «Ты живой?»

Как-то Фирсов сдавал Тарасову экзамен в ВШТ. Он правильно ответил не только на все вопросы из билета, но и на дополнительные. Высшего балла, однако, не удостоился. А на вопрос: «В чем моя ошибка?» — услышал: «Ты, Анатолий, отвечал безошибочно. Но, понимаешь ли, я сам хоккей на “пятерку” не знаю…»

«Говорят, — размышлял Тарасов, — что тренер много дает игроку. Наверное. Но есть такие спортсмены, и среди них Фирсов, которые сами дарят тренеру неповторимое искусство. Наблюдая за Толей в матчах и на тренировках, общаясь с ним, я открывал для себя новое в тактике и технике хоккея».

Тарасов изо дня в день убеждал своих хоккеистов — и давно у него игравших, и новичков — в том, что любая тактическая идея, любой тактический прием, который он им предлагает, — «всё это должно быть чуточку больше, выше, чем сегодняшние возможности игрока». Он заставлял верить в нерастраченный полностью потенциал, в наличие в организме дополнительных ресурсов, начинающих «работать» в экстремальных ситуациях.

Принято считать, будто Тарасов переманивал способных игроков со всей страны, суля им неимоверные блага и райские кущи. Ничего общего с истиной это распространенное мнение не имеет.

Хоккеисты сами, даже будучи прекрасно осведомлены о том, что их ждет на знаменитых тарасовских тренировках, стремились попасть в ЦСКА. «Без Тарасова я бы остался середнячком, как и многие другие», — говорил Владимир Петров. И это при том, что за глаза он, как, впрочем, и многие другие, называл тренера не иначе как «деспот», «тиран», «диктатор», «душегуб», «Сталин» или «Троцкий» (весьма странное, надо сказать, сочетание).