Другой выдающийся и не менее харизматичный археолог той поры Генрих Шлиман нашел на материке, вблизи Афин, следы еще одной древней цивилизации. Она долгое время сосуществовала с критской, многое у нее заимствовала, а потом ее же завоевала. Шлиман, правда, искал не ее, а Трою (и нашел впоследствии), но, проводя раскопки в 90 километрах от Афин, близ деревеньки Микинес, обнаружил дворцы и гробницы Микен, одного из центров цивилизации, так и названной – Микенская. Судя по всему, именно эта культура подарила Гомеру сюжеты, а археологам оставила циклопическую кладку цитаделей, дворцы с внутренними дворами и регулярными планами, ложные арки и своды, в том числе в толосах – знаменитых купольных гробницах.
Расцвет Микен и соседних с ним городов (Афины, Тиринф, Пилос) пришелся на XVII–XIII века до н. э. Затем уже знакомые нам племена дорийцев обрушили полуостров в греческие Темные века. С точки зрения истории архитектуры, эта эпоха вполне заслуживает такого названия, так как никакие выдающиеся сооружения тех времен не сохранились, скорее всего, они никогда и не существовали. Не стоит, впрочем, забывать, что именно тогда родились «Илиада» и «Одиссея», а чуть позже безвестные гончары создали неподражаемую керамику геометрического стиля. В VII веке до н. э. Темные века наконец завершились, а очередные мигранты и завоеватели, как и положено, цивилизовались. Стали возникать большие города, кое-где от царских режимов перешли к полисной демократии. Фалес Милетский заложил традиции великих философских школ; появились и были зафиксированы письменно законы, ими руководствовались суды присяжных; литераторы сочиняли, а архитекторы искали лучшие ордерные пропорции. Так начиналось великое время, плодами свершений которого мы пользуемся и сегодня.
Эпоха Античности делится не только на греческую и римскую части. Культура Древней Греции дала искусствоведам повод к созданию теорий, похожих на биологические. Появились предположения, что всякий стиль рождается, живет и умирает, подобно живому существу. Историки стали выделять времена «детства», несовершенства в мастерстве. За ними, очевидно, следовал «высокий», «зрелый» период. Ну, а закончиться все должно было утонченным эстетским увяданием, не дряблой, но умудренной старостью, а чем-то вроде золотой осени, поры печальной, однако красивой и трагически величественной.
…В истории, так же как и в природе, умирание и зарождение извечно следуют друг за другом. Старые формы культуры умирают в то же самое время и на той же почве, где новое находит пищу для роста.
В роли детства античной Греции оказалась культура архаики. Зрелость – это, естественно, высокая классика, а осень – эллинизм. (Есть, правда, точка зрения, что классика бывает высокой и поздней, а эллинизм вообще живет сам по себе.)
Архаика в архитектуре – это, прежде всего, выражение мощи, прочности и устойчивости, явно преобладающее над более поздними идеалами гармонии и меры, не говоря уже о стройности. Храмы VII–VI веков до н. э. как будто придавлены к земле собственным весом. Коренастые колонны раздуваются так, словно их контуры прорисовывал бондарь. Они заметно расширяются книзу, венчаются эхинами, плоскими, но широкими, с диаметром вдвое большим, чем диаметр тела колонны. На всю эту мощь вертикальных конструкций грузится тяжесть антаблемента, тоже отнюдь не изящного.
Вообще, ощущение от архаической архитектуры греков сродни впечатлениям от храмов древнего Пскова. Те же плавные кривые, та же непоколебимая устойчивость, буквально опора на землю, почти биологическое «вырастание» из нее. (Неудивительно, что интерес к обеим эпохам – и к родной «изначальной» Руси, и к далекой доклассической Греции – проявился у русских художников во времена внутреннего слома, упадка, конца века, воспринятого как Конец веков, как это было, например, у Николая Рериха, Леона Бакста, Ивана Билибина.) В архаике своя романтика – близость к первоосновам бытия, к неукрощенным стихиям, к первоначальным истинам и подлинным страстям, к крови и почве, ко всему, что не испорчено и не искажено изнеженной цивилизацией.