Анатомия архитектуры. Семь книг о логике, форме и смысле

Однако вернемся в храм Санта-Мария-делла-Витториа. Вдруг выясняется, что мы здесь не одни: какие-то персонажи присоединились к нам, зрителям, и наблюдают благочестивую сцену с боковых стен трансепта. Композиция, оказывается, включает не только алтарь. Справа и слева от центрального портика расположены настоящие театральные ложи. В них, даром что из мрамора, живо расположились важные персоны – члены древнего рода Корнаро. Выходит, что мы шли в церковь, а попали в театр. Даже неудобно как-то. Интимный момент, а тут зрители, заинтересованно наблюдающие за событиями и оживленно обсуждающие увиденное. Склонность к театральности и любовь к искусству Мельпомены – одна из характернейших черт барокко. Как и многое в эту эпоху, данный феномен имеет двоякую, даже парадоксальную природу. Сценическое действо – всегда иллюзия; соответственно, оно хорошо подходит в качестве символа иллюзорности данного нам в ощущениях мира. Если верить в приоритет духовных ценностей, в то, что все материальное – «суета сует», тогда и «Весь мир – театр. / В нем женщины, мужчины – все актеры», а подлинное приходит после того, как опускается занавес. Но есть и другая сторона. Театр в XVII веке – лучшее средство для того, чтобы сделать рассказ осязаемым. В том числе и рассказ о Боге. Это отличный способ достоверной реконструкции сакральных событий. Напоминает наш телевизор. Мы, конечно, понимаем, что лишь простецы верят в его правдивость и он может быть эффективным средством манипулирования. Однако, предъявляя такие претензии, мы как раз подтверждаем, что ждем от него именно очевидной правды. Так и Бернини, помещая сцену встречи Терезы с Небесным Женихом в театральные декорации, как будто удостоверяет реальность, осязаемость мистического события.

Еще один парадокс барокко – диаметрально противоположные модусы восприятия мира. Вдумчивые исследователи отмечают в произведениях того времени, особенно в литературе, не просто трагизм, но даже следы тления. Мир, разбившийся на кусочки, исторгнул из себя человека и оставил его один на один с судьбой, с произволом стихии и божественным промыслом. Над головой постепенно истаивали хрустальные купола, звезды с них отлетали все дальше и дальше в глубины космических далей. Неуютно и страшно…

Ибо в конечном счете что же он такое – человек во Вселенной? Небытие в сравнении с бесконечностью, все сущее в сравнении с небытием, нечто среднее между всем и ничем. Бесконечно далекий от понимания этих крайностей – конца мироздания и его начала, вовеки скрытых от людского взора непроницаемой тайной, – он равно не способен постичь небытие, из которого был извлечен, и бесконечность, которая его поглотит.

Блез Паскаль. Мысли // Де Ларошфуко Франсуа. Максимы. Паскаль Блез. Мысли. Де Лабрюйер Жан. Характеры. М.: Художественная литература, 1974. С. 123.

Одновременно барокко – самое жизнерадостное искусство. Натюрморты сочны и аппетитны, изобильная плоть плодов и дичи буквально готова вывалиться за пределы богатых рам. Тела людей, богов и духов достойны обнажения, нимфы радуют жемчужными переливами нежной кожи, сатиры – мужественным загаром. «Святая Тереза» Бернини также демонстрирует жизнелюбие и чувство юмора автора. Ситуация очевидно двойственная, наверное, это хорошо понимали и художник, и заказчик – кардинал Корнаро. Данный алтарь, место, несомненно, сакральное, говоря прямо, является в то же время произведением эротического жанра (как, впрочем, и тексты самой героини). Взрослой аудиторией происходящее на сцене может быть понято отнюдь не в религиозном ключе, и это явно входило в замысел скульптора: ангелу весело в образе Эрота; роль зрителей-донаторов завидна, но слегка комична, и за всем прячется оттенок веселого хулиганства. Также нарядны и радостны любые здания той эпохи, какую бы функцию они ни выполняли. Барокко, как и готике, знакома эманация, однако не только Божественного света, но и витальной силы, вспучивающей фасады, разрывающей фронтоны и заставляющей стены обильно прорастать бесчисленными завитками декоративных элементов.