Анатомия любви

Ингрид со своей сестрой Нэнси сидели на складных креслах, беседуя с братом Хью, Робертом. Ингрид положила руку на запястье Роберта и что-то быстрым шепотом говорила ему. Роберт, рядом с которым стоял его сын Хью, смотрел на Ингрид. Его безжизненные глаза выражали недоверие. Роберт был просто огромный: винный бокал, который он держал в массивной руке, казался абсурдно хрупким, и хотя потолки у Энн были десять футов высотой, Роберт стоял, немного сгорбившись, из осторожности и застенчивости. Когда он слушал, на его лице было то же слегка встревоженное выражение, как и у Хью, тот же слегка наморщенный лоб, те же слегка прищуренные глаза, которые как будто спрашивали, независимо от обстоятельств: «С тобой все в порядке?»

– Когда папа вернулся из армии и приехал в Брин-Мор тебя навестить, это одеяло лежало у тебя на кровати. А потом ты забеременела мной. Вот так и началась наша история. Верно? Теперь ты понимаешь, что это значит? – Кит постучал пальцем по стеклу и вроде бы снова поглядел на меня. – Ты сама говорила, что, если бы не забеременела, могла и не выйти замуж за папу.

– Хватит уже об этом, – произнес Сэмми без какого-либо выражения.

– Кит, ты рассуждаешь, как старик, – заявила Энн.

Кит помотал головой, давая понять, что не слушает их.

– Значит, если бы ты не забеременела мной на этом одеяле, то папа мог бы жениться на другой девушке, и ты тоже вышла бы замуж за кого-то другого или вовсе не была бы замужем.

– Но я и так не замужем, – сказала Энн с наигранной веселостью.

Она поглядела на меня и пожала плечами, приглашая вместе с ней взглянуть на ситуацию по-другому, спастись в легкой отчужденности, на которую, как она решила, я способен.

– И если бы вы не поженились, никто из нас не родился бы, – добавил Кит.

Он еще ближе поднес одеяло к лицу и еще внимательнее поглядел на него. Он говорил о том, что все в семье слышали бесчисленное множество раз, но остановиться не мог: Кит был заложником правды о своей семье, и неразрешимой загадкой для него было то, что остальные находят его страсть бессмысленной. Он уже давно столкнулся с выбором: либо забыть о своей одержимости семейными корнями, либо время от времени становиться объектом насмешек – и сделал почетный выбор следовать своим влечениям и сохранять верность истине, на которую всем было наплевать.

Ингрид смотрела прямо на меня, хотя и держала за руку Роберта Баттерфилда. На ней была темно-синяя юбка и босоножки с кожаными ремешками, которые обматываются вокруг ноги. В кулаке она сжимала скомканную косметическую салфетку. Разглядывая меня, она наклоняла голову то влево, то вправо. Я знал, что сейчас она каким-то образом вспоминает меня. В первый раз я не попался в ее сеть воспоминаний, потому что был ложно представлен юным любовником Энн, но теперь, когда моя личность изменилась, воспоминание оживало в сознании Ингрид, и я чувствовал, что она следит за полетом своих мыслей, как кошка пристально следит за пируэтами бабочки.

– Вот потому я и говорю, что в некотором смысле я не только сын, но еще и отец, – заявил Кит. – Потому что все началось с меня.

– В таком случае ты должен быть мертвым, – бросил Сэмми. Голос у него был таким глубоким от природы, что ему даже не требовалось вкладывать какие-то эмоции, чтобы придать значение словам. – Должно быть, тебя сейчас отправляют в печь, чтобы затем положить твой прах в старую урну. Так? Потому что мой отец мертв, а у человека может быть только один отец. Значит, ты должен быть мертвым.

– Неужели мне и в самом деле придется вас разнимать? – спросила Энн. – Если я буду переживать из-за всех и каждого, у меня не останется собственных чувств.

– Мне не нравится, когда он так себя ведет, – заявил Сэмми.

– Я тоже не в восторге. Однако Киту нравится, а я не хочу, чтобы меня вынуждали вводить какие-то запреты.

– Можно, я заберу это с собой? – поинтересовался Кит, протягивая Энн фрагмент одеяла в раме.

– Что касается меня, я согласна. Если оно тебе так уж необходимо. Но ты должен сначала договориться с Джейд и Сэмми.

Роберт Баттерфилд прошел через комнату и остановился передо мной.

– Ты Дэвид? – спросил он, стараясь, чтобы в его голосе безошибочно звучала благосклонность. Когда я кивнул, он протянул мне руку. – Я Роберт, брат Хью. Энн рассказала мне, как ты ей помог. Ты был рядом, когда не было никого из родных. Это многое значит.

Когда Хью упрямился или впадал в уныние, все мы обычно говорили, что его южный говор прорастает, как те удивительные грибы, которые вылезают после каждого дождя. Но вот передо мной стоял старший брат Хью, который до сих пор жил в Новом Орлеане, однако акцента у него было меньше, чем у Дэвида Бринкли[22]. Если не вдаваться в детали, лицо у Роберта было прямоугольное, одновременно открытое и застенчивое, мясистое и уязвимое. Он пожал мне руку с такой деликатностью, что едва не нарушил с трудом обретенное мной равновесие. На меня взирало воплощенное обаяние Хью.