Анатомия любви

– Его не отменили бы за то, что я перечитываю старые письма.

– Мы боимся за тебя, – произнес Артур. – Вот потому писем здесь нет.

Больше сказать было нечего. Я не хотел спорить с ними. Возможно, мне было бы полезно выплеснуть свой гнев, однако меня не интересовала вся эта психологическая дребедень. Я был разозлен, но странным образом гнев наводил на меня скуку. Он относился к той части моего мира, на которую мне было наплевать, и эта часть никак не была связана с моими письмами. Если я не мог жить в эпицентре той жизни, которую знал когда-то, единственной жизни, в которую верил, тогда я предпочел бы жить в мечтах. Так что я, возможно, говорил что-то еще. Спор, наверное, тянулся еще несколько минут, но меня это уже не интересовало, и я больше ничего об этом не помню. Я куда-то ушел. Я прислушивался к биению своего сердца. Оно действительно билось часто. Быстрее, чем должно бы, однако я следовал его ритму, и он захватил меня, унес прочь. Я не сводил взгляда с Артура и Роуз, но видел я Джейд, проходящую через гигантскую модель сердца в Музее науки и промышленности, она касалась кровеносных сосудов своими маленькими ручками, внимательно рассматривала со всех сторон, рот ее был чуть приоткрыт, она спотыкалась, но, кажется, не замечала этого. Потом мы пошли домой, обратно к ее дому на Дорчестер-авеню. Я взял ее за руку, и она погладила мою руку большим пальцем, понимая, что если не подбодрит меня, то я растеряю свою храбрость и отпущу ее. Когда мы дошли до дома, Джейд высказала надежду, что все ее семейство в сборе. Я спросил почему, и она сказала, что хочет, чтобы они все увидели меня. Я был так взволнован, что спросил зачем, но она великодушно притворилась, будто не услышала вопроса. Затем мы поднялись на большое деревянное крыльцо, которое обхватывало половину дома, словно разорванное кольцо Сатурна. На крыльце стояли велосипеды. Плетеный диван с белыми подушками. Скамеечка для ног, мухобойка, открытая книга. На маленьком дубовом столике стоял стакан кофе с молоком, в котором кубики льда громоздились, словно кирпичи. На поверхности кофе барахтались, пытаясь выжить, крошечные мухи, их крылья были размером с запятые. Джейд увидела это – мы оба одновременно посмотрели на стакан, но подобное случалось с нами постоянно, пока мы не перестали удивляться, а уже только смеялись, – и сказала что-то вроде: «Ой, бедные» или «Бедные твари» – это словечко «твари» любили все в семье. Она выплеснула кофе через перила в их заросшую лужайку. И в этот миг вышла Энн. Оказалось, это был ее кофе. Она просто пошла за сигаретой…

Посреди ночи я проснулся, окончательно. Мне снилась Джейд. Я всегда знал, когда мне снится она. Ощущение было такое, будто внутри меня поворачивается колесо. Я старался осмыслить образы, пока они не канули обратно в неведомое, но это было все равно что вылавливать из воды лунный свет. Хотя разбудил меня не сон. А то, что мой отец сказал на кухне: «Вот потому писем здесь нет». Я отчетливо слышал, как он это произносит, видел перед собой его лицо, умоляющий взгляд, как будто он просил меня прочитать его мысли, истолковать его слова, проявить терпение и дать ему шанс сделаться моим героем. Я ногой сбросил с себя простыню и выскочил из постели. Я не знал, что собираюсь делать дальше, но не мог лежать, осененный новым пониманием. Оно бурлило во мне. «Вот потому писем здесь нет».

Тогда где они? Оставалось лишь одно разумное место: контора Артура.

Я боялся – боялся подвести себя, предать себя. Я оделся, соображая, как выбраться из квартиры и попасть в отцовскую контору. Денег у меня не было. Я не знал, как ходят автобусы и ходят ли они вообще в этот час. Поезда надземки ходили круглосуточно, но я боялся ехать надземкой. Я стоял у окна. От стекла веяло прохладой. Должно быть, дождь победил жару. Было два часа ночи, и на улице ни души. Взошла почти полная луна, и края разорванных облаков были словно хромированные.

Я выскользнул из комнаты в черный коридор. До меня доносился звучный храп отца. Роуз, должно быть, тоже спала: если бы она не спала, то тыкала бы мужа под ребра, чтобы он замолчал. Касаясь стен, чтобы сохранить равновесие, я прошел по коридору мимо их спальни в прихожую. Артур имел обыкновение оставлять свой портфель и ключи рядом с входной дверью. Эта предположительная забывчивость была чем-то новым, и я не знал, то ли она вызвана старением, то ли любовной лихорадкой. Однако когда я добрался до двери и пошарил в темноте по маленькому столу, на котором он оставлял свои вещи, все, что я ощутил, – это гладкую, чуть маслянистую деревянную поверхность. Было воскресенье, а по воскресеньям нет необходимости оставлять вещи у двери.

Я стоял в прихожей, и постепенно темнота начала рассеиваться. Я смог различать контуры предметов. Оштукатуренные балки на потолке, рамы картин на стенах, мягкий обсидиановый провал на месте двери в кухню. Я выскользнул из ботинок. Мое сердце было подобно бочонку, который, переворачиваясь, летит вниз по лестнице. Беззвучно, словно убийца, я прокрался по коридору к спальне родителей.