Анатомия любви

Так жители Чикаго именовали Иллинойский университет в Урбане. Урбана находилась всего в получасе езды от моей альма-матер в Вайоне – кое-кто из персонала Роквилла даже учился там. Как-то раз, во время нашей очередной экскурсии по окрестностям, родители повезли меня в Урбану слушать Оскара Питерсона[14], который выступал в аудитории, представлявшей собой нечто среднее между спортзалом и космической станцией. Разумеется, мы оказались в окружении студентов моего возраста. В те времена народ там был мирный. В Урбане было больше пушистых свитеров и штанов в клетку, чем в большинстве университетских городков в конце шестидесятых. Я изо всех сил старался наслаждаться музыкой, однако ощущение собственной изолированности в итоге переросло в чувство истинной ненависти. Глядя на меня, Роуз хмурилась и качала головой, и я понял, что сижу, набычившись так, что болит лицо. Мы ушли во время антракта, поднялись по наклонному проходу, словно потерпевшая поражение фракция, покидающая съезд. Поездка обратно в Роквилл обернулась кошмаром, родители чувствовали себя виноватыми, потому что я пережил унижение, оказавшись среди двух тысяч вольных студентов колледжа. Артур выкрикивал извинения, подразумевавшие, что он с самого начала знал, насколько это плохая идея, а Роуз кипела от возмущения. Она обвиняла меня в том, что я испортил поездку, хотя мог бы этого не делать, обвиняла Артура в лицемерном уклонении от ответственности, обвиняла нас обоих в том, что мы пользуемся любой возможностью, чтобы строить заговоры против нее. «Я вечно сбоку припека. Вы оба хотите, чтобы я чувствовала себя куском грязи». Сидя рядом со Стью в самолете, нос которого все еще был задран, я услышал голос Роуз так отчетливо, что невольно содрогнулся. Было лето, ее школа закрыта на каникулы. Я знал, что она сейчас чудовищно одинока.

– А почему ты так много летаешь? – спросил я, перебросив вопрос Стью, словно набивной мяч.

– Подрабатываю на каникулах. У одного мужика, доктора Шеффера. Не слышал о таком? Это лучший в Чикаго дантист.

– Нет, не слышал.

– Ну, он довольно популярен. Был на «Шоу Капа», о нем что-то там писали в газетах. Он просто творит чудеса. – Стью вытащил из-под своего сиденья большой чемодан-дипломат. – Он заказывает коронки и имплантаты в одном шикарном месте в Нью-Йорке. В самой лучшей в мире мастерской над художественной галереей. – Стью со щелчком открыл чемодан и показал примерно с дюжину гипсовых слепков челюстей, принадлежавших пациентам доктора Шеффера. – Я привожу слепки, а они делают все остальное. Когда я приезжаю, мне отдают коронки, сделанные на той неделе. Каждая лежит в маленькой коробочке на пурпурном бархате, прямо как бриллиант.

Пока я пытался придумать, что еще сказать, мы погрузились в молчание. Затянутое дымкой небо создавало у меня полную иллюзию пожара. Стью похлопал меня по коленке и мотнул головой, указывая в переднюю часть самолета. Стюардесса катила тележку с пластиковыми чашками, льдом, безалкогольными напитками и миниатюрными бутылочками со спиртным.

– Нравится? – спросил он с дружелюбной улыбкой.

Я пожалел, что почти не знаком с ним, а не то велел бы ему заткнуться. Я пожал плечами, как бы давая понять, что мне нечего сказать об этой стюардессе.

– Слушай, – начал Стью, – а что случилось с той цыпочкой, с которой ты гулял? Она была самая красивая из всех плоскогрудых девчонок, каких я когда-либо видел.

Я заметил, как мышцы его тщательно выбритой челюсти слегка напряглись, и меня вдруг с огромной болезненной силой пронзило, что Стью прекрасно знает, где я был в последние годы, знает все о пожаре и суде, но по какой-то причине дразнит меня. Может, ему слишком стыдно за меня, может, его смущает то, что я натворил, поэтому он не в силах просто признаться, что все знает. Или же он пытается свести детские счеты из-за какой-то ерунды, о которой я позабыл. Никто не питал к нему особого уважения или интереса, и теперь, возможно, он отыгрывается на мне.

– Не знаю, где она сейчас, – ответил я.

– Джейд, – сказал Нейхард.

– А что с ней?

– Ее ведь так звали, верно? Джейд Баттерфилд. У нее была такая странная семейка. Папаша-знахарь, который лечил наложением рук или чем-то подобным.

– Нет. Он был врачом. У него диплом. Просто он увлекся нетрадиционной медициной.

Стью пожал плечами, будто я цепляюсь к мелочам.

– Я был знаком с ее братом Китом. Башковитый малый. Чем он сейчас занимается?

– Не знаю.

– Он тоже был странный. Ни с кем не хотел дружить, но мог как-нибудь подойти и сказать: «Я тут думал о тебе. Может, поговорим после занятий?» Представляешь, он и мне предложил поговорить. И я был настолько глуп, что согласился. – Стью улыбнулся и помотал головой.

– И что он тебе сказал? – спросил я.

Я совершенно перестал понимать, к чему весь этот разговор: вот так же, бывало, привяжется после уроков какой-нибудь черный подросток, начнет насмехаться над тобой, делать вид, будто не понимает твоих слов, будто ты его оскорбил, – и тут уж приходится драться.