Анатомия Меланхолии

та самая гомеровская богиня Ата{1393} не включает в эту категорию неудовлетворенных или мучимых той или иной бедой людей. У Хигина[1737] (Fab. 220) есть прелестная и весьма подходящая к данному случаю история. Дама Cura [Забота] переходила как-то случайно через ручей и, зачерпнув немного грязного ила, слепила из него фигуру; вскоре после этого мимо проходил Юпитер и вдохнул в нее жизнь, однако Cura и Юпитер никак не могли решить, какое дать ей имя и кому она должна принадлежать. Они обратились тогда к Сатурну, чтобы тот рассудил их; решение его было таково: имя существа будет Homo [Человек], ab humo [произошедший из земли <лат. humus — «земля»>], Cura eum possideat quamdiu vivat, Cura будет обладать им, пока он жив, а Юпитер — его душой и Tellus [Земля] — его телом, когда он умрет. Оставим, однако, басни. Главной причиной, продолжительной причиной, неотъемлемым свойством всех людей являются неудовлетворенность, заботы, несчастья, невзгоды; а в тех случаях, когда нет других особых несчастий (а кто из живущих избавлен от них?), досаждающих человеку в сей жизни, самого сознания об этой их общей несчастной участи достаточно, чтобы изнурить человека и вызвать в нем усталость от жизни; сознания того, что он никогда не может чувствовать себя надежно защищенным, но обречен постоянно испытывать опасность, печаль, горе и преследование. Потому что, начиная с момента его рождения, как это изящно описывает Плиний[1738], «он появляется на свет нагим и с самого начала принимается хныкать[1739], затем его пеленают и связывают, точно арестанта, так что он не в состоянии помочь себе, и в таком состоянии он продолжает пребывать до конца своих дней»{1394}; cujusque ferae pabulum [жертва любого хищного зверя], говорит Сенека[1740], не переносящий ни жары, ни холода, ни труда, ни праздности, беззащитный перед любыми ударами судьбы. Лукреций сравнивает его с нагим матросом, выброшенным на берег вследствие кораблекрушения, озябшим и безутешным на неведомой ему земле{1395}. Никакое благосостояние, возраст, пол не способны уберечь человека от этого общего горестного удела[1741]. «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями» (Иов 14, 1). «И быть ему в печали, пока плоть его на нем, и пока душа его в нем, будет она скорбеть» (5, 22). «Потому что все дни его — скорби, и его труды — беспокойство; даже ночью сердце его не знает покоя» (Еккл. 2, 23); и «все суета и томление духа» (Еккл. 2, 11). «Вступление, движение вперед, упадок, уход — у всех примерно одно и то же: в начале пути мы во власти ослепления, в середине — во власти труда, а в конце — горя, и все время во власти заблуждения. Выпадают ли нам дни без горя, забот или страданий? И выпадало ли нам утро, которое, сколь бы ни было оно безмятежным и благоприятным, не сменилось бы вечером, сплошь затянутым тучами?[1742]» Один — несчастен, другой — смешон, а третий — отвратителен. Тот жалуется по поводу одних бед, а этот — по поводу других. Aliquando nervi, aliquando pedes vexant (говорит Сенека), nunc distillatio, nunc hepatis morbus; nunc deest, nunc superest sanguis [Сейчас его донимает боль в сухожилиях, а потом — в ногах, то он жалуется на простуду, а то — на печень, то у него слишком много крови, а то — малокровие], сейчас его мучает головная боль, а позже — ноги, то легкие беспокоят, то печень и т. д. Huic census exuberat, sed est pudori degener sanguis и пр., этот богат, но худороден, а этот знатен, но беден; третий не стеснен в средствах, однако, возможно, жалуется на здоровье или ему недостает сметливости, чтобы управлять своим имуществом; одному досаждают дети, другому — жена и т. д. Nemo facile cum condicione sua concordat, нет человека, довольного своим жребием; на фунт печалей приходится обычно лишь драхма удовольствия, самая малость радости (а то и вовсе никакой), малость утешения, но при всех случаях и повсюду подстерегают опасности, раздоры и тревоги; куда бы тебе ни вздумалось пойти, ты всюду обретешь неудовлетворенность, заботы, горести, жалобы, болезни, препоны, стенания[1743]. «Если ты обратишь свой взор на рынок (говорит Хризостом[1744]), то обнаружишь свары и брань, если на придворные нравы, увидишь там обман и лесть; а если на дом частного человека, найдешь тревоги и заботы, подавленность и пр.». Как говаривал некто в старину: Nil homine in terra spirat miserum magis alma[1745], нет существа столь же несчастного, как человек, столь повсеместно мучимого «страданиями телесными и страданиями душевными, в страданиях он спит, в страданиях просыпается, и страдания ожидают его, куда бы он ни повернулся»[1746], — считает Бернард{1396}. Наша жизнь всего лишь одни искушения (Августин, Confess., lib. 10, cap. 28 [Исповедь, кн. X, гл. 28]), catena perpetuorum malorum{1397} [непрерывная цепь невзгод]; et quis potet molestias et difficultates pati? У кого достанет сил вынести ее бедствия? «В дни процветания мы дерзки и нетерпимы, в несчастьях — подавлены и при любом жребии — глупы и несчастны[1747]. В несчастье я жажду процветания, а в дни процветания боюсь беды. Разве можно здесь найти середину? И где нет никаких искушений? Какое жизненное поприще свободно от этого?»[1748] «Мудрость сопряжена с трудом, а слава — с завистью; богатство и заботы, дети и бремя, удовольствия и болезни, покой и бедность идут рука об руку: как если бы человек был рожден (как считают платонисты) для наказания в сей жизни за какие-то предшествующие прегрешения»[1749]. Или, как жалуется Плиний: «Если принять в соображение все обстоятельства, природу следует скорее считать нашей мачехой, нежели матерью: нет существа, жизнь которого была бы столь же хрупкой, столь изобилующей опасностями, столь безумной, столь неистовой; только человека терзают зависть, неудовлетворенность, горести, скупость, честолюбие, суеверие»[1750]. Вся наша жизнь подобна Ирландскому морю, на котором не приходится ожидать ничего иного, кроме неистовых штормов и бушующих волн, и конца этому не видать: