Анатомия Меланхолии

Обычная причина этого несчастья коренится либо в нас самих, либо в других; мы и деятельны, и пассивны[1907]. Внутренне оно проистекает от нас, ибо мы являемся действенными причинами, вследствие чрезмерного самомнения о своих способностях, собственном значении (хотя никакой такой значительности нет и в помине), нашей щедрости, привлекательности, любезности, мужестве, силе, богатстве, терпении, смиренности, гостеприимстве, красоте, умеренности, благородстве, осведомленности, остроумии, учености, искусности, образованности, наших выдающихся дарованиях и удачливости[1908], за что мы, подобно Нарциссу, восхищаемся собой, льстим себе, одобряем себя и пребываем в уверенности, что и весь мир точно так же нас почитает; и точно так же, как уродливые женщины легко верят тем, кто уверяет их, что они прекрасны, мы чересчур легковерны в отношении своих собственных способностей и расточаемых нам похвал, слишком склонны принимать это все на свой счет. Мы расхваливаем и превозносим свои собственные труды и пренебрежительно относимся к чужим мнениям о нас; inflati scientia, [знание надмевает{1471}], говорит Павел, мы кичимся своей мудростью, своими познаниями; наши гуси — лебеди, и точно так же, как мы принижаем и черним все, что относится к другим, мы точно так же всегда переоцениваем все свое[1909]. Мы не допустим, чтобы другие считались in secundis [людьми второго сорта], о нет, и даже in tertiis [третьего]; позвольте? mecum confertur Ulisses? [и со мною — Улисс соревнует?{1472}]; все они mures, muscae, culices proe se, ничтожества и насекомые в сравнении с его непреклонной и высокомерной, выдающейся и самонадеянной милостью, хотя эти другие на самом-то деле намного его превосходят. Только такие, как он, непременно мудрые, богатые, удачливые, доблестные и безупречные, раздувшиеся от заносчивого самодовольства; подобно спесивым фарисеям[1910], они, конечно же, убеждены, что они «не такие, как все прочие», из более чистого и благородного металла[1911]: soli rei gerendae sunt efficaces [только они во всем разбираются]; мудрый Периандр относил к ним тех, кто mediantur omne qui prius negotium{1473} [считал, что они прежде других должны изложить свое мнение о любом предприятии]. Novi quendam[1912], говорит Эразм[1913], я знавал одного человека до того высокомерного, что он считал себя нисколько не ниже любого из смертных, подобно философу Каллисфену{1474}, по мнению которого, ни деяния Александра, ни любой другой предмет не заслуживали его пера, так далеко простиралось его оскорбительное высокомерие[1914]; или же, подобно королю Сирии Селевку{1475}, считавшему, что никто, кроме римлян, не достоин сразиться с ним: Eos solos dignos ratus quibuscum de imperio certaret[1915]. То, что давным-давно Туллий написал Аттику, остается в силе и по сю пору: «Не бывало еще такого истинного поэта или оратора, который считал бы кого-либо другого лучше его самого»[1916]. И такими по большей части являются ваши правители, сильные мира сего, великие философы, историографы, основатели сект и ересей, все наши великие ученые, которым дает характеристику Иероним[1917]: «По природе своей философы, — пишет он, — создания славы и сущие рабы молвы, восхвалений и народного мнения», а посему, хотя они и пишут de contemptu gloriae [о презрении к славе], а все же, как он замечает, отнюдь не прочь писать на собственных книгах свое имя. Vobis et famae me semper dedi, говорит Требеллий Поллиот{1476}, я посвятил всего себя вам и славе. «Единственное мое желание, и днем, и ночью, а также цель всех моих ученых занятий — возвысить свое имя». И гордый Плиний[1918] вторит ему: Quamquam O! [Однако, о…]; а сей тщеславный оратор[1919] не стыдится признаться в послании к Марку: Ardeo incredibili cupiditate и т. д., «Я сгораю от невероятного желания, чтобы мое имя было отмечено в твоей книге»[1920]. Именно из этого источника проистекают вся трескотня и бахвальство: Speramus carmina fingi Posse linenda cedro, et leni servanda cupresso[1921] [Мы лелеем надежду сочинить стихи, достойные быть записанными кедровым маслом и храниться в кипарисовом ларце]. Non isitata nec tenui ferar penna… nec in terra morabor longius{1477}. [Взнесусь на крыльях мощных, невиданных… И не пребуду долго на земле.] Nil parvum aut humili modo, nil mortale loquor{1478}. [Я не произнес ничего ничтожного или низменного, ничего, что будет вскоре забыто.] Dicar qua violens obstrepit Aufidus{1479}. [Мое имя будет известно там, где неистовый Ауфид ропщет.] Exegi monumentum aere perrennius. [Создал памятник я меди литой прочней.] Jamque opus exegi, quod neq Jovis ira, neq ignis…[1922] [Вот завершился мой труд, и его ни Юпитера злоба / Не уничтожит, <ни меч,> ни огонь.] Cum venit ille dies…; Parte tamen meliore mei super alta perennis astra ferar, nomenque erit indelebile nostrum (а далее следует мой английский пересказ строк из Овидия):