Анатомия скандала

Затем почти до тридцати Джеймс порхал по жизни мотыльком, расставшись с Софи на целых шесть лет. Он работал в Сити менеджмент-консультантом, засиживаясь в офисе до ночи, а потом шел куда-нибудь пить, и девиц у него было более чем достаточно. Но в двадцать девять лет в пабе в Ноттинг-Хилл он случайно встретил Софи. Она повзрослела в свои двадцать семь: она стала увереннее, опытнее, недоступнее – и соблазнительнее. На этот раз Софи заставила себя добиваться: в ней поселилось недоверие после его былых безрассудств и страх, что «кризис», заставивший Джеймса ее бросить (она видела Джеймса беспомощным и беззащитным, а этого он вынести не мог), разразится снова. Но, несмотря на эти метания, было очевидно, что они вновь сойдутся: как сказал Джеймс на свадьбе, не потрудившись перефразировать расхожее выражение, «это было как вернуться домой».

Ему искренне казалось, что он успокоился, обуздал свою страсть к легким победам. В период помолвки у него случилась пара эпизодов «дружбы с привилегиями» – с бывшей подружкой, решившей перед самой свадьбой отговорить его жениться на Софи, и с сослуживицей, которая начала его преследовать, не в силах понять, что Джеймсу нужен был только секс без обязательств. Это его сразу отрезвило. Навязчивость Амелии, ее дрожащие ресницы, прозрачные капли слез, выступавшие на глазах всякий раз, как он вскакивал с кровати, торопясь уйти, последний гневный телефонный звонок – ее голос визгливо шел вверх, пока Джеймс не оборвал истерику, нажав отбой, – все это заставило его подвести черту под легкомысленным поведением. Верность приходит в браке, решил он.

И ведь получилось! Почти двенадцать лет он был абсолютно верен жене, и не в последнюю очередь из-за детей. Джеймс всегда думал, что из него выйдет обычный, не особо нежный папаша, примерно как его собственный отец Чарльз, однако сын и дочь совершенно изменили его – по крайней мере на целых двенадцать лет. Пока Эм и Финн были младенцами, Джеймс испытывал двойственные чувства, глядя, как они срыгивают, лепечут или засыпают. Но когда дети научились говорить и посыпались вопросы, случился всепоглощающий любовный роман, начавшийся с Эмили и усилившийся с Финном. Джеймс почувствовал огромную ответственность и искренне захотел стать тем, кого его сын сможет уважать. Быть не только обаятельным, но и порядочным человеком.

Порой дети его раздражали: широко открытые вопрошающие глаза, крайняя наивность, полное доверие. В силу профессиональной привычки Джеймс редко бывал честен: он умел отделываться стандартными ответами, не отражавшими суть вопроса, при этом его оппоненты оставались успокоенными – или одураченными. Но со своими детьми он вел себя иначе. Джеймсу казалось, что они видят его насквозь. Ради детей он был обязан стать лучше.

И долго, очень долго ему удавалось оставаться порядочным человеком. Джеймс поступал так, как подсказывали ему долг и благоразумие, и соблюдал клятву, принесенную в церкви шестнадцатого века в присутствии отца Софи Макса, который и не думал делать тайны из своих измен. Джеймс поклялся быть лучше Макса ради жены и своих детей и двенадцать лет – до годовщины свадьбы не хватило всего одного месяца – оставался верен слову.

Но как-то в мае он допоздна засиделся в палате общин, работая над новым биллем о противодействии терроризму. После голосования он спешил по галерее к Порткаллис-Хаус: он был голоден и рассчитывал найти нормальное кафе. И тут навстречу ему попалась Оливия – она шла забрать сумку из своего кабинета, проведя веселый вечер с друзьями. Она была немножко – и очаровательно – подшофе. Проходя мимо Джеймса, оступилась и налетела на него, схватившись за рукав его пиджака. С ее левой ноги слетела туфля на высоком каблуке, и она босиком наступила на холодную сланцевую плитку пола. Ножка в прозрачном чулке оказалась совсем рядом с его начищенными «Чёрч». Сквозь чулок просвечивали покрытые малиновым лаком ноготки.

– Упс! Простите, Джеймс, – сказала Оливия и прикусила нижнюю губу, сдерживая смех. В офисе от нее было не добиться ничего, кроме официального «Да, министр», хотя он знал, что за глаза подчиненные называют его Джеймсом, и призывал всех общаться по именам. Оливия не торопилась убирать руку с его рукава, хотя уже выпрямилась и сунула ногу в туфлю, и Джеймс неожиданно для себя обнаружил, что поддерживает ее под локоть.

– Вы в порядке? Может быть, вызвать вам такси? – Он повел ее к колоколу в Нью-Пэлас-Ярд, обеспокоенный и заботливый: ведь рядом с ним молодая женщина, слегка перебравшая коллега, которую нужно доставить домой.

Оливия остановилась и посмотрела на него снизу вверх, освещенная лунным светом, вдруг став совсем трезвой и чуть-чуть лукавой.

– Я бы выпила еще бокал.