Анатомия скандала

Он вообще хоть иногда думает о том, что натворил? Разумеется, они об этом не заговаривали. Джеймс был настолько непоколебим в своей уверенности («Я рассказал все достаточно близко к правде. Или правду, какой я ее вижу. Раньше она несколько раз хотела секса в похожих ситуациях»), что Софи понимала: муж не изменится. Но если у него такой «гибкий» подход к согласию партнерши и понятию правды, что это говорит о ней, по-прежнему живущей с ним?

Когда наваливались эти мысли, Софи принималась как одержимая драить дом, обрабатывать кухонные шкафы антибактериальным спреем, выбрасывать из детских комнат игрушки, с которыми Эм и Финн уже давно не играли, но и расставаться не желали; складывала белье согласно строгим указаниям гуру стиля жизни: любые непарные носки или испорченная одежда отправлялась в мусорный контейнер, чтобы хоть в доме, раз уж не в жизни Софи, царил образцовый порядок.

Наконец неумолимый водоворот в голове начал успокаиваться, чему способствовал отъезд из Лондона подальше от Джеймса, в Девон к Джинни, а в конце августа – просто невероятно! – всей семьей во Францию. Джеймс был на редкость заботлив с детьми и нежен с женой. Софи не ощущала никакого волнения от прикосновений мужа, но ради Эмили и Финна делала вид, будто смягчилась. Дети по-прежнему оставались – должны оставаться – ее основным приоритетом.

Притворяться, заговаривая о новых планах и о том, что жизнь понемногу налаживается, становилось все легче, потому что Софи – той немалой частью себя, которая хотела забыть слова Эли и признание Джеймса, – стремилась в это поверить. Однако в редкие моменты, когда они с мужем занимались любовью, она представляла, как наводит порядок в кухонных шкафах, заменяя банки «Килнер» на «Джейми Оливер» с крышками фирмы «Хардвик Грин». Узнав на примере собственного мужа, что обособленность становится второй натурой, когда заводишь интрижку, Софи скрывала себя настоящую. Она выполняла движения вместе с Джеймсом, но настоящая Софи, Софи Гринуэй, уверенная в себе девушка, которая спускалась по Темзе на весельной лодке и ощущала себя личностью и без харизматичного мужа-диктатора, существовала в эти мгновения где-то еще.

Так Софи и терпела, кое-как справляясь: жила сегодняшним днем, думала только о детях, цеплялась за любые плюсы, руководствовалась мудрыми изречениями, улыбалась при необходимости – вот как сейчас. Отель с толстыми ковровыми дорожками, где проходила конференция, в середине восьмидесятых серьезно пострадал от взрыва, устроенного террористом ИРА, – тогда погибли пять человек. Мысль об этом не позволяла Софи чересчур углубляться в собственные переживания: какими бы серьезными ни были ее проблемы, они и в сравнение не идут с непоправимостью смерти.

Она взяла еще бокал у официанта и выпила за эту мысль, сознавая, что ее лицо стянуло в маску задумчивости, контрастирующую с развязностью остальных.

– Веселей, а то не сбудется! – Проходивший мимо краснолицый тип в розовой рубашке, выбившейся из-под ремня и обнажившей похожий на сардельку валик жира, положил руку ей пониже талии.

Софи, мгновенно напрягшись, с отвращением отстранилась от влажной ладони.

– Зачем же так неласково смотреть, дорогуша! – Толстяк приподнял руки с насмешливой покорностью. Под тоненьким слоем обходительности в нем ощутимо чувствовалась агрессия. Софи через силу улыбнулась и отвернулась.

Однако кое-кого она успела заметить: худой, довольно пожилой человек слушал Малколма Твейтса, склонив голову набок. Темные глаза пристально разглядывали лицо говорившего. Залоснившийся темно-синий костюм казался довольно поношенным, плечи усыпаны перхотью, худые пальцы сжимали бокал красного. Софи видела его в зале суда: это Джим Стивенс, один из репортеров, сидевший на местах для прессы. Это он кричал ей тем страшным утром, когда Джеймс шел давать показания: «А что, премьер-министр по-прежнему полностью доверяет вашему мужу, Софи?» От этого вопроса ее до сих пор будто кипятком ошпаривает. Софи помнила, как настойчиво Стивенс добивался ответа и как это действовало ей на нервы вместе с его неряшливой внешностью, старым замызганным плащом, кислым запахом кофе и табака.

У Софи тоненькими иголочками закололо кожу под волосами. Стивенс не аккредитован в парламенте, зачем он здесь? Вынюхивает новую грязную историю о Джеймсе? На прошлогодней партийной конференции ее муж переспал со своей референткой. Кто поручится, что Джеймс недостаточно авантюрен, чтобы не приняться за старое? Или Стивенс ищет новые жареные факты? Газеты до сих пор беснуются из-за той фотографии «либертенов», где Том и Джеймс самодовольно позируют на лестнице оксфордского колледжа. Это было яркое, почти сатирическое свидетельство сознания собственной привилегированности. Софи подумала о кошмарном происшествии в конце первого курса, о страданиях Джеймса, рассказавшего ей все на следующий день. В его глазах с покрасневшими веками застыло недоумение. Это был единственный раз, когда Софи видела плачущего Джеймса. Она с трепетом подумала: только бы об этом не пронюхал Джим Стивенс!