Анатомия страха

Он редко рассказывал об этом, но теперь не мог остановиться, вспоминая три свои командировки, каждая по три месяца — свои девять месяцев чеченской войны, той, первой. Он говорил о контузии и двух неделях плена. Всего двух. Но каждый день был отмечен пытками, издевательствами и смертью товарищей. И мыслями о том, что ты — следующий. Они устроили побег, но спастись удалось только двоим — ему и москвичу Лене. Леню ранили, и он умер от потери крови у Димы на руках. Закрыв ему глаза, Дима пошел дальше, плача от бессильной злости. Говорил о том, как падает убитый пулей снайпера двадцатилетний пацан, которому до дембеля осталась всего неделя, который только что стоял рядом и смеялся рассказанному тобой анекдоту. Рассказывал о том, как восьмилетний мальчишка-чеченец на рынке зарезал российского капитана. Он помахал грязной ладошкой, словно хотел что-то показать, но стоило капитану наклониться, полоснул его ножом по горлу…

Дима еще помнил, как стоял на крыльце, а Павел говорил водителю такси, куда надо ехать и что за этого пассажира тот отвечает головой. Он пообещал приехать в гости, когда вся семья будет в сборе, и отключился.

Вторую ночь Наталья не могла уснуть. Ее била нервная дрожь. Впервые за все это время Свирин был так близко. Всего в нескольких сантиметрах. Она могла убить его одним едва заметным движением руки. Быстро и просто. Тонкая инсулиновая иголка, следа не остается. Препарат, вызывающий спазм сердечной мышцы, за несколько часов полностью разлагается в организме. Остановиться в темном месте, сгрузить и уехать. Ну, лежит человек на асфальте — наверно, немножко умер, с кем не бывает.

Ей не давала покоя мысль, завораживающая своей простотой и непостижимостью. Мысль сродни тому мрачному открытию, которое делает для себя каждый ребенок: я смертен, я когда-нибудь умру… Она думала, как все-таки хрупка человеческая жизнь. Как нежный цветок, подвластный грубому порыву ветра. Мы идем по жизни, как по минному полю, не сознавая, сколько раз за день не считанные секунды или миллиметры разминулись со смертью. Кто знает, где и когда грянет взрыв? Когда случится маленький, персональный для каждого Армагеддон?

Она знала сотни способов лишить человека жизни. От самых элементарных до невероятно сложных и изощренных. Если бы ей надо было просто уничтожить Свирина физически, она могла бы сделать это тысячу раз без малейшего для себя риска. Черт возьми, ей бы даже не понадобилось уезжать для этого из Мурманска.

Но нет, это все совершенное не то! Она рисковала, она шла над пропастью, как авантюрист, строящий до абсурда сложную комбинацию и получающий удовольствие не от результата, который может быть нулевым, а от самого процесса, от интриги. Смерть Олега была для нее не главной целью, а скорее прикладной. Да, его нужно истребить, как чумную крысу, которая прежде чем сдохнет, погубит сотни людей. Но раньше она уничтожит Олега морально, согнет, сломает, сведет с ума. Она вобьет ему в глотку весь тот страх и унижения, которые по его милости испытывали другие, и заставит сожрать. А уж потом… Она не будет его убивать. Зачем? Он сделает все сам. Пусть даже не без ее помощи.

Она вспомнила, как шла по Садовой, серый день, приглушивший золото и лазурь Никольского собора, и свои сомнения. Сомнения грызли мелкими, желтыми и острыми, как у хомяка, зубами: а стоит ли вообще это делать? Даже тогда, когда останавливаться было уже слишком поздно. Потом сомнения отступали, но уходить совсем не спешили.

Так было до вчерашней ночи. Олег был напуган, растерян, прятался за истеричную злобу. Она не испытывала к нему ни капли жалости. Только отвращение и боль — тоскливую боль за себя и за Наташу. За недоверчивого ежика, который опрометчиво развернулся радом с лисой. Господи, ну почему, почему в пятимиллионном городе ей встретился именно этот подонок?! Кому это наказание — Наташе или ее матери?

За окном еще было черно, но город уже начинал просыпаться. Прошумела первая электричка, звонко пощелкивая колесами на стыках. С тоскливым подвыванием поползли по проспекту троллейбусы. Скоро на пустырь выйдут собачники, и сырой утренний воздух наполнится тявканьем мосек, утробным басом ротвейлеров, странным резонирующим взлаиванием колли.

Накинув халат, Наталья вышла на кухню. Напуганные светом тараканы бросились врассыпную, только одни замер, притворившись трупом. Брезгливо отпихнув его ногой, она села на колченогую табуретку и задумалась.

Свирин винит в своих бедах человека, который не только не виновен, но и сам когда-то пострадал от его пакостей. Человека, у которого действительно было основание мстить. Наталья сознавала, что своими действиями ставит Сиверцева под удар, что подозрение падет на него. Это была лавина, которую она вызвала, подрезав кромку наста. Она пыталась успокоить свою совесть тем, что, если ситуация станет критической, она всегда сможет подставить Свирина. Но никак не рассчитывала, что Свирин сам попытается устранить Дмитрия.