Андалузская шаль и другие рассказы [сборник рассказов]

Воздух в партере был душный, в нем висел плотный сигаретный дым. Огни в зале были потушены, но рампа отбрасывала свой свет на весь зал, вплоть до последних рядов кресел. Больше минуты Андреа не осмеливался поднять глаза на сцену. На этом освещенном месте какая-то женщина то пританцовывала, то принималась петь, и этот голос он узнал сразу, не по тембру или интонации — их он не улавливал, — а по тому тревожному волнению, которое возникло в его сердце, как только он услышал ее. Это было двойственное чувство, в котором предвкушение счастья соединялось с чем-то жестоким, — чувство, слишком известное ему с самых ранних лет, чтобы он мог ошибиться. В замешательстве Андреа спрашивал себя, что бы это могло значить, ведь мать его была балериной, а не певицей — она никогда не говорила ему, что в театре поет!

Наконец он решился поднять глаза на сцену, и больше у него не было сомнений. Тут Андреа почувствовал свою прежнюю горькую обиду, ревность, которую он, казалось, давно укротил! На сцене, одна, стояла его мать, Фебея — никогда так не любимая и никогда еще не бывшая настолько недоступной, как сейчас!

На ней изящное, восхитительное платье, какие не дано носить женщинам, ходящим по земле, даже самым богатым, а только фантастическим персонажам с картин или из стихов; и за каждым ее движением послушно следуют большие круги света, которые зажглись только для того, чтобы выделить ее одну, и которые заставляли сиять ее глубокие глаза, казавшиеся огромными! Она — царица ночных празднеств, ее таинственное имя красуется на улицах и площадях. Какой артист мог бы выдержать сравнение с ней? Никто из других танцоров и певцов, чьи лица смотрели с театральных афиш, не интересовал Андреуччо. Хорошо еще, если он удостоил их беглым взглядом: они ведь всего лишь бледные спутники Фебеи, которая, как солнце, занимает центр афиши! Это ради нее пришли все эти мужчины и женщины, счастливые тем, что могут посмотреть на нее снизу, даже не надеясь, что она их узнает и поприветствует! И кто по сравнению с ними Андреа? Непрошеный гость, чужак, которого надо выставить из зала, потому что он не купил билета. Ему бы уж точно никто не поверил (его подняли бы на смех, как та девица в берете), скажи он, что еще несколько лет назад жил под одной крышей с Фебеей. А считанные месяцы назад она навещала его в семинарии и присылала открытки и письма! Ему самому это прошлое казалось уже чем-то мифическим. И эта чудесная артистка (он уже не осмеливался думать, что она его мать) забыла о нем, не отвечает на его письма и даже не попыталась встретиться с ним, приехав в тот самый город, где он живет! В конце концов, так гораздо лучше, пусть так и будет. Он ведь сам оттолкнул эту женщину, отказался идти с ней на прогулку, потому что хотел покончить с ней, с такой матерью! Ему ненавистно было как раз ее излишнее сияние, которое она выносила из дома, чтобы светить стольким людям, а ведь он хотел, чтобы только ему одному. Итак, все кончено. Отныне у Андреа Кампезе матери нет.

И как он мог бессовестно врать девушке в берете, что у него назначена встреча с Фебеей! Он ведь прекрасно знал, что встреча с Фебеей не просто не назначена, но и не могла быть назначена! Теперь ясно как день, что Фебея (судя по тому, что она совершенно не интересуется Андреа Кампезе), даже если бы ее умоляли, отказалась бы встречаться с ним. И если бы девушка в берете спросила ее подтверждения, артистка наверняка разоблачила бы его хвастовство, и, конечно, ей было бы досадно узнать про какого-то типа там, в театре, переодетого попика. Ну а если бы ей сообщили в гримерке: «Там внизу какой-то Андреа, хочет встретиться с тобой», она бы сказала: «Кто? Андреа? Не знаю такого. Скажите ему, что я не принимаю, и пусть убирается».

Рассуждая так, Андреа окончательно решил уйти из театра, как только упадет занавес, не искать мать, не сообщать ей, что он здесь, и бежать одному по ночным улицам и полям прямо до семинарии. Если потом его бегство откроется и отцы прогонят его, то он поедет на Сицилию и явится к атаману разбойников, чтобы вступить в его банду.

Мне жаль, но именно такие жестокие мысли способен был думать там, в не по праву захваченном кресле театра «Глория» Андреа, который еще совсем недавно был уверен, что идет по пути святости!