Андалузская шаль и другие рассказы [сборник рассказов]

Образы, захватившие его разум, приобрели такую жестокую ясность, что он начал всхлипывать. Поначалу он даже не заметил, что позволил себе такую слабость, и осознан это только спустя какое-то время, с величайшим стыдом. Почти в этот самый момент он услышал громкий смешок соседа и, естественно, решил, что тот потешается над ним с его дурацкими слезами. Но вот из других концов зала донесся такой же смех. Может быть, уже вся публика заметила его позор? На самом деле никто не обращал внимания на Андреа Кампезе. По залу катился нарастающий ропот, с галерки неслась брань, и скоро в этой буре голосов голос певицы едва можно было расслышать. Она тем не менее старательно делала вид, что все идет своим чередом, двигаясь и выводя свои рулады в ритме ансамбля, который ей аккомпанировал. Андреа, в свою очередь, никак не мог понять, что происходит. Громкий мужской голос закричал:

— Хватит!

Ему вторил и другой:

— Хватит! Иди спать!

— Иди переоденься!

— Иди домой и умойся!

— Довольно! Хватит!

Испуганный голосок артистки больше не слышался за криками и свистом, и только теперь Андреа осознал, что предмет этих нападок — Фебея! Он вскочил со своего места и увидел, что пианист внизу, в оркестровой яме, застыл, опустив руки вдоль тела. Виолончелист, встав, почти гневным жестом кладет виолончель со смычком на стул, а саксофонист перестал играть и замер с висящим на шее инструментом и с вопросительным выражением на лице. Только ударник еще какое-то время продолжал бить по тарелкам и давить на педаль своего барабана, в восторге от собственного грохота.

Мгновенье Фебея, словно онемев, неподвижно стояла посреди сцены. Затем она быстро развернулась и исчезла за кулисами. Опустился занавес, в зале вспыхнул свет, а зрители стали демонстративно издавать облегченные восклицания, еще более обидные, чем все недавние оскорбления. Потемнев лицом и дрожа от негодования, Андреа сжал кулаки со смутным желанием кинуться на кого-нибудь из зрителей и убить его! Но мальчика уже стиснул и нес с собой поток людей, бредущих к выходу.

Он яростно стал выбираться из этой толпы и остался вместе с горсткой замешкавшихся зрителей в почти пустом партере. Под низким потолком зала электрические лампы высветили убогую краску на стенах с претензией на желтоватый мрамор, пыльный пол из потемневшего дерева, усыпанный окурками и бумажками, беспорядок в оркестровой яме: раскиданные как попало стулья вокруг закрытого пианино и ударной установки.

Сбоку от оркестровой ямы небольшая деревянная лестница вела на сцену. Андреа взбежал по лесенке, отодвинул занавес и пересек сцену. Двое рабочих, снимавших кулисы, закричали ему: «Эй, что тебе тут надо?» Андреа пожал плечами и с разбега влетел в группу девушек в матросских костюмах, позировавших для фотографии в слепящем свете прожектора. «Эй, куда несешься? Смотри, куда идешь!» — возмутились девушки, а фотограф в раздражении воскликнул, что он испортил снимок, и крикнул ему вслед какие-то ругательства. Наконец, побегав наудачу среди хаоса пустых коробок, наваленных кучами досок и деревянных задников, он очутился на той же лестничной площадке, откуда попал в зрительный зал. По лестнице спускалась девушка в большой черной шляпе и с голыми ногами.

— Пожалуйста, — попросил он, — скажите, где госпожа Кампезе?

— Кто?

— Госпожа… Фебея!

— А, Фебея! Иди по этой лестнице, она в гримерке.

Наверху лестницы, в коридоре, куда выходили двери гримерных, собралась небольшая кучка людей, которых Андреа едва заметил, слишком взволнованный, чтобы рассматривать их или прислушиваться к разговорам. И все-таки до его слуха долетали какие-то фразы, которые, как это порой бывает, он вспомнил и смысл которых осознал лишь несколько дней спустя.

— Плачет.

— Ну да, жалко, но куда она смотрела! Что, не нашлось никого, кто бы ей это сказал? Она и в зеркало не глядит? С такими бесформенными бедрами, как у коровы, с тощими ножками, она еще и выступает в прозрачном шелковом платье, в классическом танце, как будто она Туманова! Слуха нет, голос скрипучий, как у кузнечика, и она еще хочет петь! «Недавний триумф в Вене»! Наверное, в Вене не особо разборчивы!

— Бедняжка, изображает из себя порхающую бабочку, а сама весит Бог знает сколько, да и возраст…

— Сколько ей?

— Говорит, что тридцать семь…

— Ей бы лучше скетчи попробовать, что-нибудь комическое…

Андреа обратился к одному из беседовавших:

— Извините, где госпожа Фебея?

Ему указали на маленькую дверь в глубине коридора. Подходя к гримерной, Андреа услышал доносившиеся оттуда рыдания. В тесной комнатке толпились женщины, и он стал, расталкивая их, пробираться через эту толпу, как через площадь в дни революции.

Окруженная женщинами (актрисами и служащими театра), сидя возле какой-то кучи тряпья перед дряхлым трюмо, на котором царили беспорядок и грязь, его мать (всегда полная достоинства!) рыдала — без стыда, исступленно, совершенно как крестьянки на юге Италии. Одновременно она срывала с волос аляповатые гребни, а с платья — цветные стекляшки, приговаривая:

— Хватит! Хватит, все кончено.

— Мама! — закричал Андреа.