Андерсен

Господин Зиверс не мог назвать дату, когда у него был мальчик с собакой, только помнил, что это было с утра. То есть нельзя на сто процентов утверждать, что Йонас был там в день своего исчезновения, но можно принять это как допущение. Возможно, он сел на трамвай сразу после завтрака и поехал. (Свою посуду после завтрака он помыл и убрал. Типично для него).

Мне не пришлось расспрашивать господина Зиверса. Он сам всё рассказал. Его ещё удивило, что мальчик в такое время не в школе, но жизнь научила его не задавать лишних вопросов. Особенно в этом районе. «Вообще парикмахер должен уметь главным образом слушать, – сказал он. – Люди приходят к нам ещё и потому, что хотят выговориться. Так сказать, в нейтральном месте. Только, к сожалению, платят нам не так хорошо, как психиатру».

Йонас тоже рассказал ему историю – дико вымышленную, естественно – об одной девочке в школе, в которую он влюблён, но она не хочет о нём знать из-за его синего хаера. Поэтому хаер надо немедленно срезать, причём под корень.

Всё тот же метод: преподнести другому объяснение – и тот уже больше не раздумывает.

Господин Зиверс счёл историю романтичной и сделал Йонасу хорошую скидку. (Откуда у Йонаса вообще деньги на его побег? Тут, должно быть, тоже было что-то, чего мы не заметили).

Когда я попросил господина Зиверса описать мне, как Йонас выглядел после стрижки, он начал чуть ли не извиняться передо мной. Мол, особо хорошей причёски не получилось, но причина не в нём. Ничто не вредит волосам больше, чем длительное окрашивание и все эти химические гели. «Чем жёстче склеиваешь свою причёску, – сказал он, – тем более ломкими становятся волосы». Так что в итоге остался лишь мелкий ёжик, какой раньше носили американские солдаты. И синева так и осталась невытравленной.

«Но теперь это ему уже не вредит, – сказал господин Зиверс. – За два месяца волосы заметно отрастают, и сегодня молодой человек выглядит уже наверняка по-другому».

235

Я сижу и жду звонка от Хелене, а звонка всё нет и нет. Когда она всё-таки позвонит – если! – то я не буду уже и вполовину столь эйфоричным, как два часа назад. Даже в десятую долю того.

В первом порыве радости я видел только позитивную сторону. Думал: теперь, когда мы обнаружили первую остановку Йонаса после его побега, то отыщется и вторая. И третья, и четвёртая. По крайней мере, мы теперь знаем, что искать надо не мальчика с синим хаером. По крайней мере, у нас теперь есть от чего оттолкнуться.

Но потом я прикинул: то, что Йонас первым делом отправился к парикмахеру, означает не только то, что он теперь выглядит по-другому. Это означает также – и это намного важнее, – что он всё распланировал заранее. Причём задолго. Прошло не меньше полу-года с того дня, когда он решил отрастить волосы для новой причёски, до того времени, когда его причёска достигла своего полного безобразия. Если он так точно рассчитал даже свой первый шаг, то же самое было и со следующим. И тогда он опередил нас настолько, что у нас нет шансов его догнать. И если ты обнаружил вход в лабиринт, это не значит, что найдёшь и выход.

Хелене всё не звонила.

Я рад, что Майя уговорила меня всё записывать. Это действительно помогает. Немножко. Я уже, кстати, пристрастился к этому.

Записывать всё, что точит мозг.

И я записываю: я пришёл к пониманию того, что никогда не понимал моего сына Йонаса. Я не знаю, каков он, не знаю хода его мысли. Всё, что я – как мне казалось – знал о нём, оказалось неверным. Как будто с самого его рождения мы приютили у себя кого-то совершенно чужого.

Я записываю: я предполагаю, что Йонас умнее нас всех. Разумеется, он ещё ребёнок, но всё же мне кажется, что это так. Безусловно умнее меня и умнее Хелене. Иначе он не смог бы незаметно от нас строить свои планы, точные и подогнанные в деталях как проект сложной машины.

Я записываю, и тяжелее всего мне даётся вот что: если я никогда не понимал его, то я неправильно истолковывал и многие вещи, которые пережил с ним. И тогда чёрное может оказаться белым, а белое чёрным.

Тогда было бы возможно и то…

«Именно эти вещи ты и должен записывать», – говорила Майя.

Может быть, это и хорошо, что Хелене так и не позвонила.

236

То был несчастный случай. Я всегда был твёрдо убеждён, что это несчастный случай.

Но теперь…

У мамы уже давно начались эти перебои, она теряла равновесие и падала. Впервые это произошло, когда Йонас ещё лежал в коляске. Тогда он кричал до тех пор, пока не прибежала соседка. Тогда он спас ей жизнь.

Тогда.

С годами эти блэкауты случались всё чаще, но мама никогда не хотела признавать, что это настоящая проблема, ей гордость не позволяла. Когда это случалось в очередной раз, у неё всегда была наготове отговорка, что она споткнулась или на чём-то поскользнулась. «Привет от раззявы», – говорила она и пыталась смехом отогнать свой страх.