Андерсен

«Я подошел к открытому окну: яркий свет факелов заливал площадь, она была переполнена. Люди запели песню, душа моя воспарила, но телесно я ужасно страдал и, таким образом, не мог насладиться этим высочайшим моментом счастья всей моей жизни. Зубы болели невыносимо, холодный воздух, врывавшийся через окно, заставлял боль пульсировать с ужасающей силой, и вместо того, чтобы насладиться блаженством этих минут, которые никогда больше в моей жизни не повторятся, я смотрел в напечатанный текст песни и считал, сколько еще строк осталось пропеть и скоро ли я избавлюсь от пытки, которой подвергал меня сквозняк, обострявший зубную боль. В тот момент, когда боль усилилась до предела, песня закончилась, брошенные в костер факелы еще раз ярко вспыхнули и погасли — и вместе с ними исчезла зубная боль. Ах, как же я был благодарен этому мгновению!»^[224]

Что хотел сказать этим Андерсен и в первом, и во втором случае, каждый из которых был для него по-своему итоговым? Что поэзия мучила его, как зубная боль? Вряд ли. Он писал стихи легко и с удовольствием. Или что она приобрела над ним власть, повлиять на которую он не мог? И была неизбежна и владела им, как зубная боль? Наверное.

Глава одиннадцатая о пьесах Андерсена

В своих сказках и историях Андерсен писал обо всем на свете, в том числе и о театре. Размышлениям о нем посвящена сказка «Кукольник» (1850), вошедшая в девятую главу его книги «В Швеции» — сборника эссе о путешествии писателя в эту страну в июне — июле 1849 года.

На борту парохода, идущего через пролив, автор повествования знакомится с человеком, лицо которого показалось ему очень довольным, если не совершенно счастливым. На вопрос, что тому причиной, незнакомец, оказавшийся датчанином и директором кукольного театра, чистосердечно признался, что прошел «чистку». И рассказал автору удивительную историю, приключившуюся с ним в Слагельсе, где Андерсен в свое время учился в гимназии. Кукольный спектакль его нового знакомого проходил на почтовом дворе при большом стечении детей и молодежи, среди которых выделялся человек в черном, который кстати смеялся и кстати аплодировал — идеальный зритель! При ближайшем знакомстве им оказался кандидат наук из политехнического учебного заведения в Копенгагене, присланный в провинцию, чтобы просвещать ее жителей. После представления он показал директору некоторые свои опыты, из которых тот вывел для себя, что «во времена Моисея и пророков такой ученый кандидат непременно прослыл бы мудрецом, а в Средние века его бы сожгли»^[225]. На следующий день директор и кандидат опять встретились за бутылочкой и заговорили о науке. Правда, говорил больше директор, а кандидат отвечал на его вопросы, хотя на некоторые из них и он ответить не мог. Почему кусок железа, пройдя через спираль, намагничивается? (Андерсен не зря много беседовал с Эрстедом.) «То же самое происходит с людьми. Господь, наверное, бросает их в спираль времени, и на них снисходит гений, глядишь, и перед нами Наполеон, Лютер или еще кто вроде того»^[226].

За разговором директор поведал кандидату о своей мечте. Он хотел бы руководить не куклами, а настоящими живыми артистами. Кандидат засомневался: вряд ли это принесет его собеседнику успех. Но попробовать стоит. И он сыграл роль античного бога: сложил куклы в сундук, повесил его директору на спину и попросил того прыгнуть сквозь спираль. Комнату осветила вспышка, и директор мгновенно превратился в руководителя труппы настоящих актеров, после чего они стали предъявлять ему всевозможные претензии, большей частью совершенно вздорные. Танцовщица объявила, что, если она не будет во время спектакля стоять на одной ноге, провал представлению обеспечен. Кукла, игравшая императрицу, желала править не только на сцене, но и за кулисами. Фигурант, исполнявший проходные роли, стал претендовать на главную. А главный герой потребовал, чтобы вся его речь состояла только из заключительных реплик. Когда директор, разгневавшись, заявил куклам, что они всего лишь марионетки, они набросились на него и поколотили.