Андрей Белый

Входит гостья, щелкнет костью,
Взвеет саван: гостья — смерть.
Гость: — немое, роковое,
Огневое домино,
Неживою головою
Над хозяйкой склонено
Ждет. И боком, легким скоком:
«Вам погибнуть суждено!» —
Над хозяйкой ненароком
Прошуршало домино.

(«Маскарад»)

И снова красное домино:
Кто вы, кто вы, гость суровый? —
Что вам нужно, домино?
Но, закрывшись в плащ багровый,
Удаляется оно.

(«Праздник»)

В ресторане, в отдельном кабинете, старик ласкает наездницу; врывается красное домино и закалывает его кинжалом.

Над ним склонилось, пролилось
Атласами в сияньи алом —
Немое домино: и вновь,
Плеща крылом атласной маски
С кинжала отирая кровь
По саду закружилось в пляске.

(«В летнем саду»)

И наконец, открываются «сатанинские глубины» красного домино.

Он в черной маске, в легкой красной
тоге,
И тога шелком плещущим взлетела.
Он возглашает: «Будете как боги».
Пришел. Стоит. Но площадь опустела.

(«На площади»)

Так среди городского безумия — на балах, маскарадах, пирах, на площадях и улицах— проходит диавол. Красное домино Белого, связывающее темы «Пепла» с темой романа «Петербург», связано с «Красной свиткой» Гоголя, преследовавшей воображение поэта в революционные годы.

1905 год отразился в стихотворениях: «Пир», «Укор», «Похороны». Толпы рабочих идут с фабрики; возводятся баррикады, веют красные знамена; а поэт с друзьями кутит в «Аквариуме»: звенит гитара, неистово пляшет венгерка.

К столу припав, заплакал я,
Провидя перст судьбы железной:
«Ликуйте, пьяные друзья,
Над распахнувшеюся бездной».

(«Пир»)

К красавице в шелках и кружевах поэт обращается с укором:

Там народ мой без крова; суровый
Мой народ в униженьи и плене.
Тяжелит тебя взор мой свинцовый:
Тонешь ты в дорогом валансьене.

(«Укор»)

И снова толпа рабочих, драгуны, треск револьверов:

Глуше напев похорон.
Пули и плачут, и косят.
Новые тучи кровавых знамен —
Там в отдаленьи проносят.

(«Похороны»)

Четвертый отдел «Пепла» — «Безумие» — своим бредовым косноязычием напоминает симфонию «Кубок метелей». Пророк, изгнанный из городов и побитый камнями, священнодействует в полях, среди чертополоха: у него «травная библия», его клир— репье, прихожане— цветы; он— вольный поп, рукоположенный «кустом порфирородным». Эту кощунственную безвкусицу поэт гордо называл «эзотерикой»; современники считали ее патологией.

Лейтмотивом поэзии Белого в эпоху его трагической любви к жене Блока является тема смерти и погребения. Он видит себя в гробу, оплакивает, служит по себе панихиду, хоронит и произносит надгробные слова:

…Вокруг
Невеста, любовница, друг
И цветов малиновый пук,
А со мной никого, Ничего.

(«Отпевание»)

Особенно услаждает его мысль о том, что та, которая мучила его при жизни, пожалеет его мертвого:

Невеста моя зарыдала,
Крестя мне бледный лоб.
………….
Ко мне прильнула;
Я обжег ее льдом.
Кольцо блеснуло
На пальце моем.
Дилино-бимбом.

(«У гроба»)

А вот и вынос гроба:
И плывет серебро
Катафалка.
Поют,
Но не внемлю.
И жалко,
И жалко,
И жалко,
Мне землю.
Меня несут
На страшный суд.

(«Вынос»)

Из похоронного цикла выделяется стихотворение «Друзьям», которое нельзя читать без мучительной жалости. Столько в нем искреннего горя и тоски по любви, что мы забываем о безумиях и кощунствах и видим только несчастное человеческое лицо.