Андрей Белый

Уже при жизни Андрея Белого называли «звездным гением». Его современники давали ему такие характеристики: «Инопланетный Гастролёр» (О. Форш); «собиратель пространства» (О. Мандельштам); «абсолютная безбрежность»; «необъятный горизонт его сознания непрерывно полыхает зарницами неожиданнейших мыслей» (Ф. Степун); «дух, летающий по Москве» (Н. Валентинов); «он всегда говорит для Вселенной и вечности» (И. Одоевцева); «поток вне берегов» (И. Эренбург); «…поэт бирюзоглазый, улетающий и вечно проносящийся и в жизни и в пространствах, точно облако белеющее, <… > и приветствует лазурь, и ждет пришествия, и изнывает от томлений по закатам огненно-златистым над Арбатом… <…>» (Б. Зайцев); «казалось, что под черепом Белого сознание с бессознательным обменялись местами» (Р. Гуль); «насквозь русский, эмоциональный, мягкий, увлекающийся, живущий в своем мире фантазии; гениальный импровизатор» (М. Морозова); «он весь пронизан светом» (Н. Мандельштам); «заряжен миллионами вольт электричества» (В. Ходасевич); «весь извивающийся, всегда танцующий, уносящийся в пространство на крыльях тысячи слов» (З. Гиппиус); «гениальный, единственный, весь растерзанный: между антропософией, Заратустрой и Гоголем» (А. Ремизов); «весь напряжение, устремление, зоркость, весь пророчество, – тончайший, озаренный, вибрирующий струнами, как эолова арфа, горя, не сгорающий» (Н. Петровская); «он, казалось, на мгновенье причалил к этой планете из Космоса, где иные соотношения мысли и тела, воли и дела, неведомые нам формы жизни; <…> он не умел видеть мир иначе как в многогранности смыслов, передавая это виденье не только словом: жестом, очень пластическим, взлетающим, звуком голоса, вовлечением аудитории во внутреннее движение» (Н. Гаген-Торн).

Самобытный русский художник Кузьма Петров-Водкин, много лет друживший с Андреем Белым, ставил писателя выше всех других литераторов. Его считали своим учителем не только Борис Пастернак и Борис Пильняк, подписавшие в газете «Известия» некролог, где назвали Андрея Белого гением, но и классик западноевропейской литературы Джеймс Джойс. А Игорь Северянин, которого величали «королем поэтов», посвятил Белому сонет, в котором сравнил его ни больше ни меньше как с самим Богом:

В пути поэзии, как Бог, простой
И романтичный снова в очень близком, —
Он высится не то что обелиском,
А рядовой коломенской верстой.
<… >

Более приземленным и приближенным к простому человеческому образу Белый предстает в посвященных ему стихах, написанных в ссылке известным ученым-этнографом и литератором Ниной Ивановной Гаген-Торн (1901–1986), считавшей себя его ученицей и другом:

Положи мне на лоб ладонь,
Помоги как всегда:
Дрожит, упираясь, конь,
Чернеет в провалах вода.
А мне надо: идя во льдах,
Слушать твои стихи.
Только кони впадают в страх
Перед разгулом стихий.

* * *

Писать об Андрее Белом одновременно легко и чрезвычайно сложно. Легко потому, что о большей и главной части своей жизни он оставил подробные трехтомные мемуары (планировалось пять томов, но смерть помешала довести задуманное до конца) и необъятное эпистолярное наследие. Сложно – потому, что и в его мемуарах, и в воспоминаниях современников, и в свидетельствах общавшихся с ним людей, как правило, предстает далеко не один и тот же человек. (К тому же здесь масса фактических неточностей; собственные стихи он и то цитировал с искажениями.) Белый многолик, как античный бог Протей. У него несколько ипостасей и измерений. Похоже, что и сам поэт не постиг себя до конца. Что же тогда говорить о многочисленных мемуаристах, чьи отзывы нередко взаимно исключают друг друга. Андрей Белый также не отличался объективностью. Его оценка себя самого, своих друзей и исторических событий, очевидцем которых он был, неоднократно менялась в разные периоды жизни. Известного публициста Н. Валентинова (Н. Вольского) просто обескураживала эта черта писателя-символиста: