Андрей Белый: автобиографизм и биографические практики

«Все трудное, что пришлось пережить – душевного порядка. И не то, чтобы Ася меня бросила (мы же в прекрасных отношениях), а то, что антропософия ее совершенно фанатизировала. Ей некогда думать о себе и обо мне, как ей некогда думать ни о чем, кроме своей службы делу Доктора, – говорю службы, потому что охота пуще неволи… Что ее толкает так калечить свою душу и жизнь (свою и мою) – не знаю, или вернее знаю, но… не одобряю. Конечно, мне грустно ехать к жене и очутиться без жены, одному в Берлине. До сих пор она была 3 раза наездом из Швейцарии (ведь она разъезжает с эвритмией по городам, танцует то здесь, то там: то в Норвегии, то в Праге, то в Лейпциге, то в Штутгарте). Так же с турнэ заезжает она и в Берлин».[374]

Порой Белый пытался сохранять некоторую объективность и, преодолевая раздражение и возмущение, отмечал достижения жены-эвритмистки:

«Мне непереносно, что антропософия отняла у меня Асю (где ей до меня, когда она себя давно забыла и – в огне дела); но глядя со стороны, – не могу не сказать: “Молодцы”» (АБ – Ив. – Раз., 241).[375]

Однако ревность явно превалировала над объективностью. То, что под антропософией-разлучницей Белый прежде всего подразумевал эвритмию, наиболее отчетливо выражено в письме Белого к Елене Фехнер: «<…> евритмическое искусство отняло у меня жену (это – факт)».[376] Раскрытию этой болезненной темы посвящена значительная часть исповедального письма к немецкому антропософу Михаилу Бауэру:

«И вот – я вернулся <…> в Германию; и увидел Асю (она был в Берлине с эвритмическими дамами); мы друг друга мало видели – она была так занята – репетиции, выступления, “rendez-vous” со знакомыми! – Мы были “en deux” лишь два раза; и она сказала: Наша совместная жизнь прекращена – я был подготовлен! – Она была добра ко мне, благородна, как… “первая ученица” пансиона – с “книксенами”; я был таким же <…>».[377]

Или:

«“Сейчас я покинут Асей. Она потеряла ко мне интерес…”

– “У нее другие интересы – эвритмические, антропософские интересы; и они пожирают прежний путь между нами…”».[378]

В эссе «Почему я стал символистом…» свое якобы «лечебное» фокстротирование Белый противопоставлял «хейль-эвритми», лечебной эвритмии. Предпочтение фокстрота эвритмии писатель объяснял тем, что «учительниц эвритмии при нем не было». Но очевидно, что ему необходима была не «учительница эвритмии», а только Ася, да и та не как эвритмистка, а как его, Белого, возлюбленная и жена:[379]

«<…> с оглядкою вылезаю из “логова” моего погибающего “Я” – в райские луговины антропософии, на которой пляшут эвритмические спасительницы, забывшие для плясок мужей, детей, родину, т. е. все то, что… мы называем правдою жизни, а не “истиною” в кавычках; боюсь, что Ася везет мне “истины”; если б она без “истин” привезла бы лишь прежнюю самою себя, я бы выздоровел», —