Андрей Белый: автобиографизм и биографические практики

Ил. 31. В. П. Беляев. Андрей Белый. 1924–1925. Бумага, карандаш, тушь, перо. ГЛМ

Ил. 32. В. П. Беляев. Андрей Белый. 1924–1925. Бумага, карандаш, тушь, перо. ГЛМ

В несколько измененном виде это движение (рука у груди) прочитывается и в неподписанном рисунке, сопровождающем статью Белого «Непонятый Гоголь» в газете «Советское искусство» (1933. 20 янв. № 4. С. 4): дано реалистическое изображение пожилого человека в ермолке и жилетке, рука согнута в локте на уровне груди, ладонь развернута в сторону зрителя (ил. 35).

Сравним положение рук на этом портрете с положением рук в силуэтах Кругликовой и Головина (ил. 25, 22, 23) или на одном из рисунков Беляева (ил. 31). В силуэтах ладонь повернута внутрь, к говорящему; у Беляева, как и в газетном рисунке, развернута от себя, к слушателю. Прояснить смысл этого или аналогичного движения помогает текст «Глоссолалии»: «Делаю жесты ладонью к себе, образуя рукою и кистью отчетливый угол; то – значит: беру <…>; обратное есть “я даю”».[460] Когда ладонь развернута к персонажу – это движение приятия в себя извне. Ладонь развернута от персонажа – это движение от-дачи от себя вовне, во внешнюю сторону.

На рисунке-шарже А. Г. Габричевского 1924 г. (ил. 36)[461] Белый в Коктебеле принимает солнечные ванны, загорает. Известно, что Белый пользовался разработанной им самим специальной методой, чтобы ровно загорела вся поверхность тела. Одна из таких позиций здесь и продемонстрирована. Белый сидит, поджав ноги под себя, одна рука прижата к телу на уровне груди, вторая согнута в локте и поднята, ладонь при этом повернута к себе. Это диалог с солнцем человека, принимающего его свет и тепло.

Еще на одном шарже Габричевского (1924) играют в мяч два гротескно контрастных персонажа. Это «<…> широкий, неповоротливый, но по-своему ловкий Макс,[462] как бы живое олицетворение массы и веса; и Б. Н.,[463] преувеличенно длиннорукий и длинноногий – всякое отсутствие массы и веса».[464] Полуодетый Белый предстает в совершенно танцевальной позе: он замер в прыжке, одна рука на поясе, а вторая поднята над головой в знакомом нам жесте закругленного локтя (ил. 37).[465]

Ил. 33. Н. А. Андреев. Андрей Белый. 1924. Бумага, карандаш. ГЛМ

Ил. 35. Неизвестный художник. Андрей Белый. «Советское искусство» (1933. 20 января. № 4)

Ил. 34. Андрей Белый выступает в ГосТИМе. 3 января 1927. Фотография А. А. Темерина. Государственный центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина

Кстати, здесь поза прыгающего и вполне здорового Белого напоминает его позу больного и спокойно сидящего на террасе в том же Коктебеле, но уже летом 1933 года на фотографии из собрания ГЛМ (ил. 38). Вспоминаются слова К. Н. Бугаевой: «Инерции в нем совсем не было. Даже позы его были <…> только покоем движения».[466] На фотографии из собрания Мемориальной квартиры Андрея Белого, запечатлевшей писателя в Свинемюнде в 1922 г., он тоже как будто присел на минутку и вот-вот вспорхнет (ил. 39).

На рисунках В. П. Беляева писатель остался таким, каким его запомнили многочисленные слушатели: «то сгибающийся и замирающий <…> кружится <…> приподымается, читая, на цыпочки и растет <…>»,[467] «словно обретя <…> новые доказательства, собрав их к груди (ил. 32), нес направо и, раскрыв прижатые руки, выпускал их широким жестом».[468]

Здесь уместно вспомнить еще один рисунок Белого к «Глоссолалии»: фигура с руками, крест-накрест прижатыми к груди в окружении звуковых потоков (ил. 40). Это один из черновых рисунков, не вошедших в книжное издание.[469] В этом жесте прочитывается одно из эвритмических движений, столь же характерное для Белого, как и воздетые вверх или раскинутые в стороны руки. Сложенные вместе, они нашли отражение в шарже Блока «Андрей Белый читает люциферьянские сочинения Риля и Когэна» начала 1900-х гг. (ил. 6) и в автошаржах 1920–1930-х гг., а также неоднократно запечатлены на фотографиях разных лет.