Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

3) Я считаю, что «Мусагет» не есть только полезное книгоиздательство, но и живое дело, формы проявления которого разнообразны, гибки, текучи; как живое дело, «Мусагет» не может руководиться застывшим кодексом кодификации и параграфов. Как живое дело, «Мусагет» должен более заботиться о тактике выявления себя во времени: слышать «шум времени», ибо само собой разумеется, что члены Редакции «Мусагета» относятся с уважением к Прекрасному, Вечному, неизменному во все времена. Но на вечном и прекрасном в этой плохой современности не построишь живого дела: культурные ценности или творятся, или культурные ценности являются предметом разговора. Я понимаю Мусагет, как самое творчество того, что впоследствии будет объектом рассуждения, культура он или нет, и не довольствуюсь пониманием «Мусагета», как учреждения, заключающего культурные ценности всех веков и народов в переплет с изображением марки «Мусагета».

4) То есть: «Мусагет» не музей, а храм, а – живой алтарь.

5) Алтарь служения русскому и не русскому символизму (в предположении, что символизм, само собой разумеется, есть культура).

6) Есть творчество культуры: и есть констатирование культурных ценностей. Есть буддийская, христианская, арийская и т. д. культуры и есть Будда, Христос, Зигфрид и т. д. Не знаю, был ли культурен Господь наш Иисус Христос, но знаю, что он создал культуру. Хотел бы, чтобы «Мусагет» служил тому, что впоследствии может быть рассмотрено, как новая культура. В словах «мистерия», «религия», «посвящение» слышу нечто, часть чего впоследствии бывает всецело культурой. Не знаю, культурен ли я, утверждая, что культура есть остывание лавы творчества; а сама лава творчества продукт посвятительного религиозного огня. Не полемизирую со словом культура, но в своем личном деле в оном не нуждаюсь, предоставляя оформливать уже со стороны, культурна ли моя литер<атурная> деятельность или нет.

7) «Мусагет» отсюда для меня – алтарь служения Ведомому мне Богу: формы же проявления служения этому Богу сообразны с «шумом времени». Признаю лишь до некоторой степени (но признаю всецело), что иногда время определяет эти формы так, что Ведомый Бог в этих формах является, как Неведомый, т. е. в маске за подписью «Культура». Этому Богу служу с ограничением (но служить могу).

8) В этом смысле для меня Маской божественного дыхания был символизм, и я лично в слове Культура не нуждался: если в этом слове нуждаются мои сотоварищи по Редакции, протестовать я не буду, но буду стремиться аксентуировать иные слова: мистерия, Бог, и наконец Символизм.

9) Алтарем «неведомому богу»[3052] (в сущности ведомому) был для меня символизм, в тайном своем предчувствующий «новую землю и новое небо»[3053]. Эта нота звучала в Вл. Соловьеве: но в символизм специально это предчувствие внесли В. Иванов, Ал. Блок и я.

10) Как один из трех, собственно двух, теоретиков русского символизма я в Мусагете не могу допустить, чтобы эта нота не была уважена, т. е. чтобы со мной не считались.

11) Символизм был лишь вопросом, осознанием первоисточника великой культуры, грядущего чрез ars в mysterium.

12) Реальным раскрытием символизма для меня является розенкрейцерство. Отношения к розенкрейцерству не минуешь при осознании реальных путей культурной работы в «Мусагете».

13) Слово «оккультизм», стоящий в программе моего товарища по Редакции Эллиса, вызывает ряд недоразумений (есть оккультизм и оккультизм). Будучи до сих пор согласен с товарищем Эллисом, я заявляю, что под оккультизмом разумею я некоторые стороны развития, бессознательно затронутые символизмом и реально осознанные в розенкрейцерстве. В этом смысле розенкр<ейцерский> оккультизм лишь углубляет тайное чаяние русского символизма и не становится в отношение антиномии с моим пониманием «Культуры». Я считаю единственно реальным углублением символизма в [3054]. Я с не вопреки моей литер<атурной> деятельности, а благодаря.

14) Не знаю, «культура» ли мои симфонии, но писал я их с иным чувством, нежели чувство культурного служения; я писал их, как реальное предчувствие космических событий будущего, а не как образы на потребу культурного созерцания.

15) Не удивительно, что единственным продолжением моего пути есть то течение, в котором слышу я прямой ответ на чаяния, отображенные в моих произведениях; и мой путь не может быть связан констатированием, что и эти чаянья тоже «культура», что и им есть местечко в этнографическом музее культур всех веков и народов.

16) Я – писатель идейный: и идейное вмешательство мое в идейный путь «Мусагета» неизбежно, пока я состою членом Редакции «Мусагета».