Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Далее: как Ибсен в эпоху создания Бранта[3333], доведенный до полного отчаяния нуждой, вопреки своей гордости возопил свое «спасите меня» норвежскому королю (– в результате чего получил пенсию и стал работать над Hauptwerk’ами)[3334], так и я; подобно Ибсену я заявляю – не Вам, не друзьям – а всем русским людям, или, вернее, никому (себе и пространству): «Я стою на рубеже: я хочу работать над большими полотнами. Мне надо отмыться от вечного страха завтра быть без гроша; я не могу размениваться и уходить в майю долгов, невыполнимых обязательств и полуинтересных мне заказов того или иного издательства. Через 2 месяца я кончаю роман. Через 5–6 работу «Пути». Далее мне нужна пауза полной тишины, полного отдыха: и потом я принимаюсь за III часть трилогии». 2 года я должен быть обеспечен: это право мое, как человека: раз я родился на свет, я родился не для того, чтобы испытывать физический голод и холод. Далее: говорят, будто книги мои кому-то нужны и существование мое, труд мой, кому-то нужен и не бесплоден: я не знаю, так ли это (императив к творчеству

в моей груди – но окружающие имеют право отрицать его). Если я нужен, если сознание моей потенциальной еще не выявленной в творчестве силы (все написанное мной – эскизы) есть правда, я обращаюсь в пространство и говорю: «Я устал, я не могу больше в поисках близкого хлеба затягивать петлю вокруг своей головы и в неинтересных заказах срывать свой голос „поэта“: стихи поднимаются и опускаются в моей душе, а времени для писания стихов – нет (ах – деловое письмо: ах – завтра нечего есть, ах – недоразумения с Брюсовым, ах – срок Некрасову). Я больше так не могу».

Ибсен писал королю: «Ваше величество; несмотря на то, что моя драма Брант обращает на себя внимание, несмотря на свое призвание драматурга, я чувствую, что должен навсегда оставить свое призвание, если Вы не придете ко мне на помощь…»[3335].

Так писал Ибсен.

Я пишу не королю, не Эмилию Карловичу, не друзьям: Душою говорю я это себе; душа моя устала:

«Служенье муз не терпит суеты»

Милый: через 1½ месяца я опять без гроша: на этот раз ни к кому не обращусь, ибо периодическое откладывание на 1, 2 месяца матерьяльного кризиса есть не жизнь, а агония

.

И представьте себе, какое обратное действие такое состояние оказывает на оккультную работу.

Я лучше всех знаю, что оккультист должен пережить все; и я, через год, закалюсь в хладнокровии. Но есть особый путь: путь форсированной, чрезвычайно накладываемой работы, путь быстрого ведения; этот путь в первой, подготовительной стадии подобен взрыву котла паровой машины: Доктор ведет до взрыва; и потом уже начинается период закала.

И я знаю подлинно: доктор сейчас нас ведет особенно форсированно, бурно; я показывал одной замечательной оккультистке часть моих отчетов Доктору (эта оккультистка – голландская дама Эллиса[3336]), и она сказала: «То, что представляете Вы Доктору с Madame Assja

, совершенно исключительно, невероятно по быстроте и подвинутости в одном смысле, но страшно опасно в другом: вас нужно на ½ года спрятать на необитаемый остров, а то могут произойти непоправимые вещи. Скорей уезжайте к Доктору, а то, если до встречи с ним преждевременно вы (это строго между нами) выйдете из себя (т. е. сознательно, не во сне, скинем физическую оболочку), то я не знаю, что может произойти: Доктор Вам дает испытание: сколько Вы оккультно можете вынести: это путь исключительный…» (Слова нашего друга, очень подвинутого).

Милый, пишу это Вам по праву Вашему знать обо мне все (между нами это): только 4 месяца упорной оккультной работы, а мы уже с Асей на пороге реального выхождения из себя (т. е. того, что испытывается во время реально переживаемой смерти); это случается и вообще не со всеми и во всяком случае это бывает после многомесячного, а иногда многолетнего пути. В этот период реально перестраивается кровообращение, дыхание; сам Доктор мне сказал: «Будьте мужественны: надо теперь Вам пройти через это» (т. е. через борьбу тел и сознательное выхождение из физ<ического> тела). У нас с Асей оказались особые способности к особому виду пути

(самому дикому и странному для людей века сего); и нас надо сперва прогнать сквозь строй ада, и очищения в астральном странствии, а потом уже застопорить и медленно укреплять житейское и суетное.

Суета, треволнения, ссоры, все это на нас действует так, как срывание повязки с живой операционной раны.

Пишу это, чтобы Вы, вспомнивши Ваши слова о «сдирающих кожу медитациях», о шатании основ моей личности: поняли, что Вы, будь Вы даже и справедливы, говорили это человеку, как бы лежащему на операционном столе перед событиями реальными и потрясающими душу до дна…