Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Конспирация. Искренность Киселева[3892], которому очевидно очень хотелось исполнить просьбу Эллиса и поскорее отпечатать «Vigilemus», не позволила ему умолчать о том, что единственно только и является реальным доказательством конспирации. Он сознался, в присутствии Петровского и Сизова, что подписал бы к печати брошюру, даже не отправив мне последних сверстанных корректур. Во-первых, однако, позволительно предположить, что он в последний момент опомнился бы и отправил корректуры не только мне, но и остальным членам литературного комитета, т. е. Рачинскому (кот<орому> он уже, впрочем, показал брошюру), Петровскому (кот<орому> он сообщил о нахождении в портфеле редакции брошюры Эллиса), Бугаеву – (NB. Сизов членом литературного комитета вовсе не состоял). Во-вторых, совершенно неправдоподобно, чтобы во время моего пребывания в Москве могла выйти в свет помимо моего ведома эта брошюра; мало того, я, конечно, напомнил бы Киселеву о том, что ее необходимо ввиду остроты темы показать членам литературного комитета и подвергнуть голосованию, чтó в конце концов и было исполнено. Киселев, Рачинский, я оказались за брошюру, Петровский и Бугаев – против. (NB. Если даже Сизов был бы членом комитета, то его голос присоединился бы к нам, т<ак> к<ак> на частном совещании он сначала высказался против напечатания, а затем по соображениям о компенсации поступка Анненковой настаивал на напечатании). Да вся эта констелляция, каковою она являлась в предварительном своем виде, описана мною в вышеупомянутом письме к Бугаеву. Но Бугаев писем не умеет читать.

За намерение конспирировать до конца я Киселева не одобрил, о чем и сказал ему в присутствии Сизова и Петровского. Мое выражение «Киселев конспирировал по соображениям веским»[3893], смутившее почему-то Бугаева, имеет тот смысл (вполне само собой разумеющийся), что правильно было не разглашать в более широких мусагетских кругах о печатании «Vigilemus». Повторяю, когда брошюра была выправлена, конспирация прекратилась. Запрос Петровского и Сизова, донесение Анненковой, телеграммы Бугаева только дня на два ускорили снятие конспирации. Где же другие доказательства конспирации? Что Киселев говорил «под секретом» Анненковой, не является доказательством, т<ак> к<ак> Киселев просто дразнил ее. Что брошюра была набрана, а не представлена на рассмотрение в рукописи, тоже не является доказательством конспирации по следующим соображениям. 1. Бугаеву отправлять рукописи опасно. 2. Рукопись была невероятно неразборчива, так что (о чем, впрочем, я писал Бугаеву в вышеупомянутом письме) я не в состоянии был прочесть ее, почему и отправил немедленно в Москву Киселеву для набора (NB. Продолжаю считать Киселева наиболее сведущим и беспристрастным судьею подобного произведения). 3. Доверие, которое Бугаев подтвердил мне еще в Дрездене, касалось именно антропософических тем. Напрасно Бугаев в своей записке теперь от этого отказывается. Об этом, впрочем, после. 4. «Vigilemus» – небольшая вещь, просто статья; отправляя рукопись, я предоставил Киселеву, смерив ее размеры, решить, печатать ли в «Трудах и Днях» или брошюрой. Об этом я тоже писал Бугаеву, но он не умеет читать писем. В своей записке он рассуждает о предрешенности (якобы) печатать «Vigilemus»; на основании сдачи в набор рукописи и связанных с этим небольших расходов едва ли можно говорить о предрешенности и конспирации. (Бугаев ссылается на «Путевые заметки» и на мое замечание по поводу чрезмерной корректуры[3894]. Это прямо смешно! Набор и разбор части «Путевых заметок» стоили 100 р. 45 к.; когда я Бугаеву указал на чрезмерную корректуру, он ответил мне тогда, что количество корректурных знаков не было оговорено редакцией; типография тогда заявила нам, что набор, разбор и новый набор будут стоить дешевле, чем корректура; и это безобразие Бугаев называет, не помню точно как, но, кажется, пустяком в сравнении с набором на риск брошюры, которая ведь могла бы быть во всяком случае напечатана даже с сокращениями и даже вне Мусагета). Повторяется та же история, что и со статьей Яковенки о Бердяеве[3895]. И она была набрана и представлена литературному комитету в корректурах. Большинством голосов было решено эту статью не печатать. Бугаев и тогда негодовал, полагая, что набор статьи совершен с умыслом, чтобы оказать давление или что-то в этом роде. (Кстати сказать, статья Яковенки о Бердяеве является доказательством, что сомнительные статьи в «Трудах и Днях», вопреки утверждению Бугаева, тоже подлежат рассмотрению и голосованию литературного комитета).