Читаем Андрей Белый. Между мифом и судьбой полностью

Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Густых кудрей откинув волны,Закинув голову назад,Бросает Сирин счастья полный,Блаженств нездешних полный взгляд.И, затаив в груди дыханье,Перистый стан лучам открыв,Вдыхает всё благоуханье,Весны неведомой прилив…И нега мощного усильяСлезой туманит блеск очей…Вот, вот, сейчас распустит крыльяИ улетит в снопах лучей!Другая — вся печалью мощнойИстощена, изнурена…Тоской вседневной и всенощнойВся грудь высокая полна…Напев звучит глубоким стоном,В груди рыданье залегло,И над ее ветвистым трономНависло черное крыло…Вдали — багровые зарницы,Небес померкла бирюза…И с окровавленной ресницыКатится тяжкая слеза…[496]

Оба стихотворения Блока оказали огромное, может быть и не менее важное, чем васнецовские картины, влияние на последующее восприятие образов Сирина, Алконоста, Гамаюна. Однако следует учитывать, что стихотворение Блока «Гамаюн, птица вещая» впервые было напечатано только в 1908 году в газете «Киевские вести» и лишь в 1911‐м вошло в «Собрание стихотворений», выпущенное издательством «Мусагет»[497]. Стихотворение «Сирин и Алконост» увидело свет еще на десять лет позже, в 1919 году, в журнале «Записки мечтателей», выпускавшемся издательством «Алконост». Картины Васнецова были к тому времени общеизвестны. Поэтому вполне естественно, что противоположная лубочной васнецовская традиция интерпретации образов Сирина, Алконоста, Гамаюна сформировалась еще до публикации блоковских стихотворений и/или независимо от них.

В качестве показательного примера приведем стихотворение Александра Перфильева «Воскресение Христово», написанное в 1920‐х:

Ночь простые холсты небеленые,В ясноглазый апрель засиненные,Заслонив облаков острова,Распахнула над старицей древнею,И, с уделов доныне жива,Носит древнее имя — Москва.Шли над ней за столетьем столетия,Благоденствия и лихолетия —Крест Господень и вражий топор, —Но, спокойная и величавая,Все стерпела Москва златоглавая,И последний тяжелый позорОсиянное Имя не стер.Ночь окутала мраком околицы,Но Москва не заснула, а молится, —Ибо кончился длительный пост:Птицу Сирина с песней тоскующейЭтой ночью пасхальной ликующейБелокрылый сменил Альконост.Ночь уже побледнела весенняя,Но не смолкли в церквах песнопенияВ этот радостный Праздник Христов,И торжественной медью расплавленной,Как напутствие Крестных Ходов,Льется звон «сорока сороков».А вверху над Кремлем белокаменным,Заревым поглощаемы пламенем,Растворяясь в туманной дали,Под тяжелою ношей согбенные,Крестным ходом идут убиенные,Что в бесчестие Русской ЗемлиЧестной смертью на плахе легли.Имена их Ты, Господи, ведаешь,Но Восток, в огневых облаках,Провожаемый ясными звонами,Над полями, лесами и склонами,С плащаницей Руси на руках?[498]

Стихотворение интересно тем, что в нем отчетливо видна отсылка к картине Васнецова, изображающей птиц радости и печали, но трактуется работа Васнецова противоположно тому, как понимает ее Блок. Птицей печали оказывается Сирин, а птицей радости — Алконост:

Ночь окутала мраком околицы,Но Москва не заснула, а молится, —Ибо кончился длительный пост:Птицу Сирина с песней тоскующейЭтой ночью пасхальной ликующейБелокрылый сменил Альконост.

Перейти на страницу: