Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Также от руки вписаны все слова и выражения на иностранных языках. Сам Белый был небезупречен в немецком и французском, но в машинописи, сделанной в ОГПУ, многие слова оказались просто нечитаемыми. В большинстве случаев (но не во всех) их смысл все же удалось постичь.

Машинопись пестрит ошибками, вызывающими порой недоумение: «эксперименты мышей» вместо «экскременты мышей», «Добудет воля твоя» вместо «Да будет…», «Постернир» вместо «Пастернак» и т. п.

9. «КОНЧИК ДНЕВНИКА». 1931. ДНЕВНИКИ 1932–1933

С поздними дневниками Белого 1930‐х дело обстоит более благополучно: они находятся в его личном фонде в ОР РГБ[1595].

«Дневник 1931 года» начинается с записи за 1 апреля, то есть непосредственно продолжает «Выдержки…» (в них последняя запись датирована 30 марта). Этот фрагмент дневника уцелел, так как находился не в сундуке, изъятом сотрудниками ОГПУ, а «уехал» вместе с Белым в Детское Село. Апрельские записи доведены до 12‐го числа: они охватывают период сборов, переезд и первые впечатления от нового места жительства. Далее следует большой перерыв — до 22 мая (за это время сотрудники ОГПУ успели арестовать многих друзей-антропософов и изъять сундук с рукописями). Возможно, Белый просто не вел дневник в эти сорок пропущенных дней, но также не исключено, что он в страхе уничтожил некоторые страницы: запись за 22 мая начинается с нового листа.

Тогда же, 22 мая, Белый объявил о своем решении прекратить ведение дневника и объяснил его причины:

Кончаю «Дневник».

8‐го мая мой дневник за 6 лет (с 25 года до 31-го) вместе с сундуком рукописей уехал в ОГПУ. Ар<естован> П. Н. Васильев. Писал протестующее письмо Горькому.

Больше «Дневника» писать не буду: в СССР «Дневники» есть «пожива».

Буду отмечать лишь прочитанные книги[1596].

Вторая (она же последняя) майская запись датирована 30‐м числом, днем ареста Клавдии Николаевны в Детском Селе, и полна отчаяния: «Взяли мою милую: Это значит — больше, чем жизнь. Убит!»[1597]

Позже вписанная Белым карандашом в нижней части листа пояснительная фраза свидетельствует о намерении больше к дневнику не возвращаться: «Кончик Дневника, веденного с 1925‐го до 1931 года (все остальное изъято у меня и удержано в ОГПУ) <…>»[1598]. Однако вновь тяга к дневниковому самовыражению пересилила страх и унижение: записи возобновились 14 июля и велись до 24 августа. В них детально прослежены попытки Белого вызволить из ОГПУ свои рукописи, осмыслить арест своего антропософского окружения и освободить Клавдию Николаевну (вместе с П. Н. Васильевым, числящимся ее официальным мужем). Особенно выделена (сделана не синими, а черными чернилами, каждое слово подчеркнуто) запись за 18 июля 1931 года о разводе «милой» с П. Н. Васильевым и заключении брака с Белым:

Сегодняшний день — водораздел жизни: милая стала женой моей перед Богом и государством. Были в Заксе[1599]. Все прошло тихо, сериозно, хорошо. Господи, — какое строгое, сериозное успокоение; исполнилась правда: выпрямилась кривизна этих лет[1600].

* * *

«Дневник 1932 года» охватывает период с конца июня по начало октября. Судя по первой записи (25 июня), Белый не вел дневник почти год: «Возвращаюсь к прерванному „Дневнику“. Бросил его после ареста К. Н.»[1601]. Свою острую «потребность — вернуться» писатель объясняет подробно и аргументированно, апеллируя и к специфике творческого процесса, и к гнетущей атмосфере вокруг, и даже к отсвету Божественного в человеке: