Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного

Монастырь стоял посреди селения — серый каменный прямоугольник зубчатой стены с башнями на углах и несколькими темными куполами с крестами на маковицах. Возможно, они были крыты тесом или дранкой — под толстым слоем снега не видно. Церквей в Богородицкой обители было четыре: один большой храм, пара часовенок за ним и еще одна надвратная церковь, ее остроконечные, похожие на католические, шпили возвышались прямо над сдвоенными воротами, а из окон нижнего этажа выглядывали пушечные стволы.

Поскольку ворота являлись одновременно и храмом, в их тень боярский сын вошел пешком, ведя коня в поводу. Более того, он скинул привезенный из Москвы лисий треух и старательно перекрестился, уважительно склонив голову.

Вход никто не охранял. Да и откуда взяться страже в святилище? Не монахам же с бердышами стоять! Впрочем, Андрей понимал, что когда налетал ворог, то многие из братии вспоминали навыки своей мирской жизни и лупили из башен со всех стволов, а может, и из луков били — но то ради самообороны, а не в знак перехода на армейскую службу. Тем более что стены обители хотя и были коротки, но по высоте ничуть не уступали нижегородским или владимирским. Такую крепость и защищать особо не надо — сама себя оборонит. Разве только долгой правильной осады не выдержит, а обычные разбойничьи набеги ей не страшны.

По сверкающему под ослепительным солнцем насту к большому храму от ворот вела натоптанная тропинка. Две поуже — к дверям белых корпусов, расходящихся в стороны от островерхой колокольни. Матях, после короткого колебания, повернул к левому зданию, по второму этажу которого шла узкая балюстрада. Но когда приблизился — навстречу из дверей неожиданно показался монах, в черной рясе и с длинной спутанной бородой. Монах, перекрестившись на кресты надвратной церкви, нацелился было обогнуть гостя, но Андрей перегородил ему дорогу:

— Простите, батюшка, а где здесь женский монастырь?

— О чем речешь, раб Божий? — прошамкал беззубым ртом монах.

— У меня знакомая недавно в монастырь ушла, — пояснил Матях. — Здесь она, в Богородицком. Монастырь в этих краях один, за воротами я монахов видел, вот вас тоже встретил. Теперь и не понимаю: мужской это монастырь или женский?

— Сестры в сей час в трапезной собрались. Далее она, за звонницей. С малыми оконцами.

— Спасибо, батюшка, — поклонившись, посторонился боярский сын. Ответа на свой вопрос он не получил,[139] но зато понял, где искать девушку.

Правда, задача оказалась даже проще, чем он ожидал — едва Андрей поравнялся с колокольней, как из дверей указанной монахом трапезной появилась стайка послушниц в серых балахонах. Хотя они и прятали свои лица глубоко под капюшонами, отличить женщину от мужчины нормальный человек сможет всегда.

— Прасковья! — позвал Матях, и одна из монахинь сошла с тропинки в сторону, сдвинула капюшон к затылку:

— Боярин Андрей? Откель ты здесь, служивый?

— Навестить тебя приехал… — Молодой человек бросил поводья коней — куда они денутся? — подошел ближе, взял девушку за плечи. — Соскучился.

— Негоже это, боярин. — Поведя всем телом, девушка выбралась из объятий, отступила назад. — Нехорошо. Белица я ныне. Моя судьба Бога о прощении молить.

— О чем? Зачем ты ушла?

— Душа болит, боярин Андрей, — еще на шаг отступила Прасковья. — Вижу я, как беды округ меня сыплются, горе я несу всем, токмо горе, и более ничего.

— Откуда тебе это в голову взбрело? — сорвался на грубость Матях и решительно направился к девушке. Белица попятилась еще и уперлась спиной в ворота колокольни. — Вроде нормальная была. Еще перед моим отъездом нормальная.

— И тебе поостеречься меня потребно, боярин Андрей, — опустила глаза девушка. — Гневается на меня Господь. И тебе через это беда случиться может.

— С чего ты взяла про этот гнев?

— Вижу… — Андрей нависал прямо над Прасковьей, и она бегала глазами из стороны в сторону, не зная, куда их деть. — Вижу, как каждый шаг мой воля Его порицает. Пока в счастии и благополучии жили, благодарить Его за милость ленились, вот Он отца нашего к себе и прибрал. У Ильи Федотовича в усадьбе смирения не проявили — Он вновь кару наслал, благодетелей наших разорил, сестру в рабство отдал. Тебя, боярин, увидела — так Он мысли мои мирские узрел, забрал сразу.

— Как же — забрал? — не понял Матях. — Вот же он я, целый и невредимый!

— От меня забрал. — Прасковья повернула голову и с неожиданной твердостью взглянула ему в глаза: — Дал тебе зазнобу. Да такую, что от себя ты ни на час ее не отпускал, днем и ночью не расставался.

— Это ты про Алсу? — не сразу и сообразил Андрей. — Да ведь неправда это! Никто она мне, просто невольница.

— Почему же при себе держал постоянно, в людскую не отправил?

— Так я же в гостях был!

— Не отправил в людскую почему? — Прасковья, неожиданно оказавшаяся твердой и цепкой, сверлила его глазами. — Вот видишь, боярин. И молвить тебе нечего.

Она отвернула голову и тут же обмякла.