Андрей Битов: Мираж сюжета

Фотограф и гость из будущего лукаво назвал себя Гансом Эбелем, ботаником из Вены (фамилия показалась сочинителю знакомой), а на плече у него висела классическая немецкая фотокамера Leica III (не Феликса Эдмундовича Дзержинского же вешать – ФЭД), что и понятно.

На просьбу господина Эбеля сфотографироваться на память, pour mémoire, так сказать, Пушкин ответил согласием, но спешиваться и снимать шляпу отказался.

На том и порешили.

Игорь-Ганс Одоевцев-Эбель сделал несколько снимков и, убедившись в том, что счетчик кадров остановился на цифре 36, смотал пленку и вынул кассету из фотоаппарата.

Предположительно вылет назад в будущее состоялся от Фонтанного дома.

Сфотографировать проживавшую тут с середины 1920-х до 1952 года Ахматову было бы куда сподручнее, но Игорь Львович оказался в этих краях не в то время и с другой целью. Впрочем, снимали Анну Андреевну предостаточно, да и сам Битов сохранил о ней ряд своеобразных и вполне кинематографичных воспоминаний.

Воспоминание первое

Автору 26 лет. Он приходит к Ахматовой, чтобы подарить ей свою первую книгу «Большой шар». На титульном листе он оставляет подпись «Анне Андреевне». Ахматова царственно перелистывает книгу и, наткнувшись на подпись, поднимает на Андрея глаза:

– Городничихе что ли?

Битов унижен.

Воспоминание второе

На вопрос Анны Андреевны, понравилась ли ему ее новая книга стихов, он отвечает неловко:

– Я не мастер говорить комлименты…

– Да, вы не мастер, – грозно звучит в ответ.

Битов растоптан.

Воспоминание третье

Комментируя описание Андреем 80-летней старухи, Анна Андреевна высокопарно произносит: «Да что вы об этом, молодой человек, знаете».

Битов уничтожен.

Тут действительно не до съемок…

Но вернемся к Одоевцеву-младшему, что меж тем уже вернулся в наше время.

Приветствия и недоумения, восторги и зависть – было всё вперемешку.

Но каковым же оказалось разочарование многочисленных исследователей жизни и творчества великого поэта, да и самого Битова, когда по возвращении путешественника во времени были проявлены его слайды.

Читаем в повести: «Нет, Игоря не в чем было упрекнуть: он не засветил… Но только тень, как крыло птицы, вспархивающей перед объективом, и получилась».

Стало быть, ни бородатого Пушкина, ни Пушкина, вкушающего виноград, ни Александра Сергеевича на мохнатой лошадке, ни, в конце концов, спины поэта и его поношенного сюртука не получилось, только какие-то всполохи, световые и цветовые пятна, стены домов, закатная река и чья-то растрепанная борода (мы знаем чья).

И всё!

Филологическое сообщество негодовало, фотографическое смеялось: «Не засветил пленку, уже хорошо!»

Игорь был унижен, растоптан, уничтожен.

Он, конечно, пытался оправдаться, сетовал на несовершенство аппаратуры и пленки, на психологический шок, от которого он так и не смог отойти, оказавшись рядом с поэтом, на то, что стал жертвой рукоприкладства некоего «спортивного, поджарого полковника» по фамилии Ланской, а еще почему-то обвинял во всем Карла Павловича Брюллова – великого живописца, ровесника и современника Пушкина, не написавшего портрет Александра Сергеевича. «Вот кого я еще не прощаю – так это Брюллова!.. тоже мне, Рубенс, европеец дутый!» – передает негодование Одоевцева-младшего Битов.

Впрочем, история о том, как Карл Павлович отказался подарить Александру Сергеевичу картинку вопреки его мольбам и вставанию на колени, в повести «Фотография Пушкина», как бы сказали в годы оны, слегка передернута. Из нее выходит, что живописец пожадничал, а поэт вскоре был убит на дуэли.

Спишем это на эмоциональность Игоря Львовича, не знавшего дневниковой записи живописца, ученика Брюллова и однокашника Гоголя по Нежинскому лицею Аполлона Николаевича Мокрицкого: «25 января 1837. Сегодня в нашей мастерской было много посетителей – это у нас не редкость; но, между прочим, были Пушкин и Жуковский. Сошлись они вместе, и Карл Павлович угощал их своей портфелью и альбомами. Весело было смотреть, как они любовались и восхищались его дивными акварельными рисунками, но когда он показал им недавно оконченный рисунок “Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне”, то восторг их выразился криком и смехом. Да и можно ли глядеть без смеха на этот прелестный, забавный рисунок…

Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, хохотал до слез и просил Брюллова подарить ему это сокровище; но рисунок принадлежал уже княгине Салтыковой, и Карл Павлович, уверяя его, что не может отдать… обещал Пушкину написать с него портрет и назначил время для сеанса. На беду, дуэль Пушкина состоялась днём ранее назначенного сеанса… Брюллов жалел душевно о ранней кончине великого поэта. Он упрекал себя в том, что не отдал ему рисунка, о котором тот так просил его».