Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью

Авдотья с несколькими женщинами забилась в угол избы и с ужасом смотрела на то, как чужаки сапожищами оскверняли чисто выскобленные полы, как рубили столы и сокрушали табуретки; они копьями били глиняную посуду на полках, тыкали в печь, разбивая и сваливая горшки и чугуны. Все это делалось нагло, бессмысленно, жестоко, а главное – бесполезно, лишь бы унизить, ведь прямого ущерба военной мощи противника не наносилось; здесь действовала грубая военная сила, развращенная вседозволенностью и безнаказанностью.

Один из воинов приблизился было к женщинам, но те так громко завизжали и отчаянно замахали руками, что тот смутился и пробормотал:

– Ничего, попозднее с приятелями загляну…

Суровые, самоуверенные лица под шлемами, с длинными волосами, в панцирях, кольчугах и стеганых куртках – все они казались Авдотье на одно лицо. Поразительное, мрачное однообразие. В избу, громко топая и разговаривая, врывалась одна толпа за другой, искали, шарили, били, громили, когда уже нечего было колотить. И так продолжалось до тех пор, пока не стемнело. Как ненавидела она их, наглых, бесцеремонных, жестоких и беспощадных! Неужели это были русы?..

Скотину завоеватели согнали в одно место, чтобы, как видно, угнать с собой. Слышались блеяние овец и коз, мычание коров, громкие разговоры, крики, взрывы грубого хохота. Дым от костров лез в разбитые окна и распахнутые двери.

Прокопий, выглянув на улицу, вернулся к женщинам, приказал:

– Пока насильники заняты ужином, бегите в лес. Оденьтесь потеплее, разбредитесь по охотничьим домикам, прокоротайте ночь. Утром, даст Бог, они уйдут, тогда и вернетесь.

Под покровом темноты задними дворами Авдотья вместе с женщинами убежала в лес. Там они нашли избушку, тесно набились в нее. Остальные пошли искать другой приют. Очаг зажигать не стали, чтобы не привлечь внимания противника, воздух согрели дыханием. Иногда кто-то не выдерживал, начинал плакать, на тех шикали, успокаивали; кое-где пытались заговорить, подавляя горестный вздох:

– А мы только новый дом возвели…

– Мне к зиме супруг шубу из соболя сшил, сам в лесу меха добыл…

– А глянь, глянь, и слова произносят ведь они не совсем по-нашему. Букву «г» не выговаривают толком. Все «х» да «х».

– А я возьми и подразни одного лопоухого: «Хришка хад, хони хребенку, хниды холову хрызут!»

– А он?

– Глупый какой-то. Засмеялся и убежал.

– Киевляне, они такие – бестолковые и жадные.

Дробилась Русь на самостоятельные государства-княжества и уходила в прошлое единая народность «русы»; вместо нее появились местные названия жителей некогда единой страны: киевляне, суздальцы рязанцы, смоляне, новгородцы, черниговцы, переяславцы, волыняне, галичане…

Утром в стороне поселка разлилось огромное зарево.

– Дома наши жгут! – выдохнула какая-то бабенка, и все громко заревели.

Когда в полдень вернулись в поселок, увидели одно сплошное пепелище. Уходя, враг сжег все дома и постройки, а скот увел с собой. Люди бродили по обгорелым остаткам, плакали, сокрушались, некоторые в изнеможении садились на снег, замирали в великом горе, будто неживые.

Авдотья подошла к Прокопию:

– Пойду я в Кснятин. Деточки там мои остались.

– Разве можно сейчас? Туда столько войск ушло, не пробраться тебе к своим.

– А здесь как жить? Все сожжено, разграблено…

– Лес прокормит и согреет. Ягоды остались на деревьях, листьев наберем, насушим. Пройдемся по погребам, может, что осталось. Снесем в одно место, рачительно расходовать станем. Ну и в соседние села ходоков направим, должны помочь. Оставайся с нами, не дадим тебе пропасть.

И Авдотья согласилась – с непрекращающейся болью в груди и думами о сыновьях, оставшихся в городе. Губы ее беззвучно шептали одни и те же слова:

– Детки мои родненькие, милые, где вы, что с вами, живы ли?

IХ

Федор обходил крепостные стены и придирчиво осматривал воинов, проверял их готовность к бою. Некоторые бояре и дворяне привели своих крестьян одетыми в кольчуги, другие – пожаднее – только в стеганые куртки. Надо было наказать их за это, но такое было не в силах Федора – только князь мог наложить штраф или отнять владение; Федору же достаточно было того, что приведено положенное число воинов.

– Ну как настроение? – спрашивал он бойцов. – Отобьем супостата?

– Сладим сообща, – отвечали ему. – Одолеем ворога!

Тут же шныряли ребятишки, подтаскивали камни, укладывали кучками на помостах; возле костров ими было накидано столько хвороста, хоть полмира поджигай. Пусть стараются, в скором времени и им придется встать с оружием в руках на крепостных стенах.

Федор поделил оборонительные сооружения на две части: северную оставил за воеводой Всеславом, а южную взял себе. В запасные силы определил свою дружину: конники могли быстро появляться в опасных местах и предотвращать прорыв.

Ждали противника неделю. Наконец прискакала разведка: идут! Федор тотчас занял свое место – на самой высокой башне; она была крыта досками, а поверх их он приказал накинуть промоченные в бочках бычьи шкуры, которые должны были спасти от огненных стрел.