Андрей Чикатило. Ростовское чудовище

Естественно, впечатляющий характер серийных убийств и атмосфера психоза, которую они нередко создают, способствуют тому, что они оказываются в центре всеобщего внимания. Болезненная притягательность, которой обладают в глазах публики те, кого англосаксы называют serial killers (серийные убийцы), объясняется, должно быть, тем, что подобные преступления не каждому по силам совершить. Любой человек может вообразить себя в шкуре убийцы, но мало кто способен отождествить себя с убийцей-садистом и рецидивистом.

Более того, поскольку политический и социальный контекст это позволяет, вопросы, которые мы задаем себе насчет мотивов действий преступника, неизбежно приводят к обвинению породившего его общества.

Так, международная известность Джека-Потрошителя[2], несомненно, менее всего объясняется числом его жертв (пять, может быть, шесть проституток), а порождена ходившими в те времена слухами, догадками о личности преступника: ему приписывали родство или близость к королевской семье, называли имена сэра Уильяма Гулля, личного врача королевы, и герцога Кларенса, старшего сына принца Уэльского. В благочестивой атмосфере викторианской Англии отвратительные преступления, совершавшиеся в простонародных кругах столицы, с легкостью могли быть (и были) использованы в качестве оружия политической пропаганды. Неспособность Скотленд-Ярда обличить преступника, конечно, способствовала тому, что Джек-Потрошитель стал героем легенды, но не в том была изначальная причина его известности.

Анри-Дезире Ландрю[3], казненный в 1922 году за убийство десяти женщин и одного мальчика, также стал заметным явлением своего времени. Возможно, это произошло из-за его любопытной концепции роли женщины: он жил тем, что грабил свои жертвы, и это вполне могло выглядеть карикатурным символом социального положения, против которого выступали феминистские лиги.

То же самое можно было бы сказать о деле Петио, неотделимом от реалий периода оккупации. Как не увидеть в преступлениях этого врача-выродка, убивавшего ради того, чтобы ограбить тех людей, которых обещал провести в свободную зону, примитивно зловещего исполнения вишистских законов о конфискации имущества депортированных лиц.

В течение семидесяти лет советские люди видели себя лишь через кривое зеркало того режима: героический избранный народ, обязанный, по заветам марксистско-ленинского учения, построить коммунистический рай на земле. В целях пропаганды заявлялось, что правонарушения и преступления как следствие развращенности общества при капитализме существуют лишь на Западе. В 1981 году, в то самое время, когда Чикатило уже начал свою «преступную карьеру», советская пресса активно откликалась на злодеяния серийного убийцы, свирепствовавшего… в Атланте, в Соединенных Штатах.

О том, что происходило в СССР, знали лишь по слухам. В Москве ходили разговоры о человеке, который представлялся газовщиком, чтобы проникать в квартиры, насиловать и убивать одиноких женщин. В провинциальном городке распространялись вести о маньяке, разрезавшем свои жертвы на кусочки и подбрасывавшем эти жуткие «головоломки» под стоящие машины. Но все оставалось непроверенным, и каждый мог уговаривать себя, что это всего лишь выдумки, вроде сказок о людоедах, какими пугают детей.

Сегодня легенды уступили место реальности, и все мерзости, какие власть так долго скрывала во всех областях жизни, проявились. Дела, подобные истории Чикатило, обнажили пороки старого режима. Предлагаю вместе отправиться по следу Андрея Романовича Чикатило – «ростовского чудовища».

Глава 1

После того как был объявлен приговор, охранники отвели бьющегося в истерике обвиняемого в тесную подвальную камеру здания суда – дожидаться отправки в тюрьму. Вскоре он перестал вопить и дергаться, успокоился. О чем он думал? Может, о том, что завтра, 16 октября, ему исполнится 56 лет и смертный приговор прозвучал накануне его дня рождения?

К этому времени у него не оставалось сомнений в том, что казнь будет совершена, хотя Марат Хабибулин, назначенный адвокат, защищавший его по долгу службы и не испытывавший к нему ни малейшей симпатии, обнадеживал подзащитного. Однако Чикатило догадывался: приговор суда пересмотрен не будет, помилованием не заменят пулю в затылок на заключение в лагере строгого режима. Впрочем, для него попасть в исправительную колонию было бы хуже смерти: заключенные, точно так же, как и в других странах, очень не любят убийц детей, да к тому же еще и педофилов.

О чем еще мог он думать в фургоне, который увозил его в камеру смертников? О семье? О жене Фене (ему нравилось называть ее Фенечкой) и о детях? При помощи властей они смогли сменить фамилию, переехать в другой город, начать новую жизнь, чтобы избежать позора, оскорблений, издевательств или просто жалости доброжелателей. Конечно, фамилию Чикатило теперь носить было очень тяжело.