Андрей Чикатило. Ростовское чудовище

Во многих случаях преступник применяет одни и те же удары ножом — в надключичную область шеи (характерен для забивания скота, в частности, свиней). Известны два случая отсечения преступником носа у своих жертв (один из признаков, особой ненависти к врагу у восточных народностей). В некоторых действиях преступника прослеживается аналогия с действиями прозектора (вскрытие полостей, большие срединные разрезы, положение трупа на спине, отдельное выделение органов малого таза, — преступник обнаруживал анатомический интерес), в одном из дел есть указания на выделение у трупа сердца, разрезание его); он предохраняет себя и свою одежду от крови жертв, сохраняет в консервирующих жидкостях (формалин, спирт) внутренние половые органы жертв.

Не исключено, что преступник имел или имеет какое-то отношение к медицине (бывший студент, санитар, водитель санитарных машин и т. п.). Характер имеющихся у преступника патологических влечений (трупы, кровь, убийства) должен заставить его стремиться к соответствующим местам работы (бойня, прозекторская, хирургическое отделение, кладбище (?) и т. п.).

Преступник скорее всего разведен, имеет отдельную площадь. Специальные контакты его ограничены, держится замкнуто и обособленно. Данных об особых увлечениях нет. Может иметь личный транспорт, носит портфель с предметами, имеющими отношение к его преступлениям (резиновые перчатки, халат, нож). Действия его могут быть импульсивными и трудно предсказуемыми.

В заключение следует отметить, что некоторые из скелетированных трупов могут не относиться к данному делу. Подробный сексопатологический анализ не производился, так как таковой находится в сфере компетенции соответствующих специалистов. Проведенный психопатологический анализ уголовных дел не подменяет собой психологического анализа.

Эксперт-психиатр, ст. научный сотрудник

ВОТКЗНИИСиСП им. В. П. Сербского В. Е. Пелипас

Письмо Чикатило в редакцию газеты «Аргументы и факты» (1-я неделя января 1993 года)

«Меня обвиняют, что я сорвал суд, что я затянул процесс. Это с больной головы на здоровую. Находясь в клетке-карцере, я мог сорвать и затянуть при одном-единственном условии — остановить свое сердце, больное аритмией— если бы я был йог. А других путей нет — судья не дал мне веревки и кормит меня насильно, несмотря на объявленные мной голодовки. Я просил постоянно помочь мне заглушить головные боли — у меня черепное давление в затылке и висках, — вызвать психиатра из больницы, где я лечился, чтобы сделал мне укол, успокаивающий навсегда. Свидетель майор Тар- шин рассказал, что я лечился в психбольнице. Свидетель майор Евсеев сказал о моих сексуально-психических заболеваниях. Вы устроили судилище-насмешку над больным человеком-инвалидом и злорадствуете.

Судья сделал все, чтобы сорвать суд и затянуть процесс. Не запросил мои документы и не вызвал врачей из психбольницы, несмотря не требования адвоката. Не пригласил свидетелей — из 400 только 100 явились, а от защиты не разрешил ни одного свидетеля. Судья старательно опекал лжесвидетелей, предварительно загоняя меня в карцер, боялся разоблачения, чтобы я не сказал правду, и вообще не выводил меня из карцера в суд, несмотря на требования адвоката показать меня лжесвидетелям. Меня блокировали, оторвали от руководства моей партии, от партизанского штаба.

Меня дрессировали, как артиста-обезьяну, перед аудиовидеозаписями, перед опознанием по фото, диктовали мои якобы „собственноручные записи“. Понятые могут сделать великую сенсацию, рассказать, как мои карманы перед выездами заполняли схемами, описаниями, репетировали каждую запись. Историю трупа на шахтинском кладбище могут раскрыть люди, которые ухаживают за соседними могилами. Есть много чудовищных, несовместимых по времени и фактам эпизодов. Поэтому судья затирает эти дела, боится разоблачения, стремится быстрее убить маньяка-одиночку.

У меня не хватило мудрости. Надо было смириться с участью несчастного, униженного ягненка, импотента-инвалида. Таков мой рок, моя судьба — от порчи, от сглаза, от злых людей, от человеконенавистнической системы геноцида народов. Надо было еще усерднее молиться и изучать наследие Сергия Радонежского, Марины Цветаевой, а я был заражен — изучал 55 томов Лента.