Андрей Капица. Колумб XX века

1 мая 1977 года:

«Дорогая Анна Алексеевна!

Начинаю свое последнее письмо из серии „владивостокских“. Эпоха „близких родственников на Дальнем Востоке“ кончается. <…>

Книги и посуда собраны, это 120 ящиков из-под вина; завтра будем разбирать бельевые и платяные шкафы…

Еще мне пришлось научиться обрывать „сочувствующие“ разговоры. Их было поначалу много, и хоть говорились они от чистого сердца, но ничего, кроме расстройства, у меня не вызывали. Здесь я вспоминала Вас, Ваш железный характер, и старалась вести себя похоже. После долгих размышлений и сопоставлений отдельных рассказов и разговоров я пришла к выводу, что наука на Дальнем Востоке краевым властям не нужна. Столичные люди мешают им вариться в собственном соку и, кроме того, недостаточно покорны, не бегают с доносами и так далее. Поэтому крайком терпеливо ждал уже года три, когда Андрею надоест и он уедет, просто ждал и ничего не делал и, конечно, не помогал абсолютно ни в чем. Их лозунг, высказанный в запальчивости заведующим Отделом науки в крайкоме: „Еще ни один приезжий не принес пользы Дальнему Востоку“. Как был слеп Андрей, что не видел этого или не хотел видеть. Я здесь уже 2 недели. За это время ни один из партийных боссов — ни из ДВНЦ, ни из крайкома не позвонил и не пришел, и не предложил помощь. Ни один не поинтересовался самочувствием Андрея. Ни один. А они были у нас (и у Вас!) дома, были на „ты“ и считались друзьями! Поэтому я считаю, что эта затея с наукой на Дальнем Востоке — пустая, пока она не нужна краевым властям! И зачем это затевали в 1970?!

Зато просто ученые, просто люди — все старались и стараются меня поддержать, помочь и отвлечь. И поэтому я вижу, что Андрея любят и уважают, о нем жалеют, но — только интеллигенция. Ну, хватит об этом. Просто мне захотелось подвести некоторые итоги, а это уже лучше сделать в письме к Вам. Я же не могу сказать этого Андрею!

Аня дома уже 2 дня, она довольно слабая, бледная и худенькая, но с младенцем Петенькой управляется ловко и с известной твердостью…»

Анна Андреевна вспоминает: «Пожар совсем выбил отца из колеи. Он очень переживал, что виноват, недоследил, недосмотрел. Думал, что мог как-то предотвратить.

Ведь когда случился пожар — там даже противоожоговых лекарств не было нигде! Дальний Восток — на то он и дальний. Насчет лекарств надо было сперва договориться с Москвой, а это часы, часы, часы…

У отца после пожара были инфаркт и инсульт. Ну, последовательно, как это всегда бывает. Но все это происходило уже в академической больнице в Москве.

После этого мы поняли, что уезжаем. До этого не собирались.

Мы уехали в июне 1977 года. У меня месяц был ребенку. Мама приехала, мы сложили все вещи в контейнер, и все».

В 2006 году, в последнем интервью академика Н. И. Шило, который в то время жил в знаменитом Доме на набережной напротив Кремля, журналист Владимир Губарев задал ему вопрос:

«— Андрей Капица не устраивал власть? Вольнодумец был, как и отец?

— Нет. Случилась беда. В лаборатории Геологического института произошел пожар. (спутать в 93 года названия институтов можно легко. — Прим. авт.). Погибли люди… Виновным был признан, как и положено в таких случаях, председатель президиума научного центра — Андрей Петрович Капица, его отстранили от работы.

— И назначили вас?

— Да, пришлось переехать во Владивосток, хотя в мои планы это совсем не входило»[257].

Т. А. Воробьева вспоминает: «Сразу же у Андрея Петровича и Вячеслава Георгиевича Коноваленко началась вражда с партийным руководством Приморского края. И тут же, конечно, нашлись местные, которые были слабоваты, которых раздражали приехавшие во все институты, я не говорю про Тихоокеанский институт географии, его еще не было, а вот в Институте биологии моря таких было много. Сразу началось вот это: „набежали тут с Москвы“».

Рассказывает Б. В. Поярков: «Слышал, что многие крайкомовцы были уязвлены тем, что зарплата у председателя Президиума ДВНЦ была значительно выше, чем у первого секретаря крайкома. Существенное значение имело и то, что А. П. Капица имел непосредственный выход на Москву, и не только на Президиум АН СССР, но и на Политбюро ЦК КПСС. Такого положения в крайкоме стерпеть не могли. Началась изнурительная позиционная война, своеобразное „перетягивание каната“.