Андрей Кончаловский. Никто не знает...

Правды-Истины. Стремление это на рубеже XX—XXI столетий превратилось в какую-то

маниакальную страсть достучаться уже с открывшейся ему правдой до сердец и умов

соотечественников.

В творчестве желание «разобраться» выразилось в пристальном интересе к нашему

«низовому» человеку. Интерес этот не увял и тогда, когда режиссер оказался за рубежами своей

страны. Фактически все его ленты, созданные там, так или иначе возвращаются к этому

маргинальному типу, но только поставленному на границу с иной культурой, однако в чем-то

главном родственной культуре отечественной. Уже первый большой фильм режиссера,

созданный им за рубежом и открывший третий период его кинематографического творчества,

подтверждает это.

В основе сюжета «Возлюбленных Марии» лежит, как помнит читатель, платоновский

рассказ «Река Потудань», главных персонажей которого, сюжетные линии и ключевые образы

переносит в свой фильм Кончаловский. Но если у Платонова события связываются с

окончанием Гражданской войны в России, то в фильме — это 1946 год. Герой-серб спешит

домой, в Америку, из японского плена. Вместе с другими, возвращающимися со Второй

мировой войны, он, вероятно, мог переживать и те чувства, какие владели его далеким

прототипом Никитой Фирсовым из «Реки Потудани».

«Они шли с обмершим, удивленным сердцем, снова узнавая поля и деревни,

расположенные в окрестности по их дороге; душа их уже переменилась в мучении войны, в

болезнях и в счастье победы, — они шли теперь жить точно впервые, смутно помня себя,

какими они были три-четыре года назад, потому что они превратились совсем в других людей и

почувствовали внутри себя великую всемирную надежду…»

«Точно впервые жить» шел из плена и Иван Бибич. А главной идеей и надеждой и его, и

всех, кого выгнала из-под родной крыши война, было именно возвращение домой как очищение

от грязи и крови мировой бойни и утверждение новой жизни. И так же, как у Платонова,

возвращение затягивается на все произведение. У Кончаловского оно становится сюжетом не

только этой картины, но всех сделанных в Америке. Творчество «голливудского» периода

превращается в эпос странничества-возвращения.

Герои, как правило, люди пограничного психологического склада и существования. Гомер

— то ли ребенок, то ли взрослый, то ли наивный Иванушка-дурачок, то ли мудрец; герои

«Стыдливых людей» принадлежат одновременно и природе, и цивилизации, располагаясь на

границе культур; Иван Бибич — серб, но проживает в Штатах, а возвращается из японского

плена…

Как в рассказе Платонова, так и в фильме Кончаловского слышится отзвук мифа о

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

160

непорочном зачатии. Травма, нанесенная Ивану войной, становится преградой на его пути к

семейному счастью. Он не в состоянии оплодотворить Марию — от слишком большой и

трепетной любви к ней. В фильме, как, впрочем, и в рассказе, речь идет не об импотенции героя

в медицинском смысле, а о неспособности в превращенном войной мире вернуться к себе, к

родной почве. Его сознание тревожит призрак отвратительного животного. Крыса, увиденная

им в плену, питающаяся жертвами войны. Мерзкий, страшный образ мировой катастрофы

заставлял его, пленного, спасаться в любви к Марии, в воображении овладевая ею.

Агрессивная животная плоть мира противостоит Ивану Бибичу и в образе его отца, иных

мужчин, посягающих на девственность Марии. Тема отца-соперника — тема не столько

фрейдистская, как полагал А. Плахов, сколько платоновская. Тема старого мира, посягающего

на начала мира обновленного. Для Кончаловского же тема «отцовства-безотцовства», поиск

героем само-осуществления — одна из самых важных едва ли не с первой картины.

Отец в исполнении опытнейшего Роберта Митчума получился не таким, каким

задумывался. Из картины пришлось вырезать многие куски именно с этой ролью, с ролью отца

героя. «Я видел его чудаковатым, странным, все время пьяным, земным, плотским, сумасшедше

плотским. Это должен был быть террорист-бабник, врубелевский Пан с корявыми руками или

Вечный дед из моей «Сибириады», сыгранный Кадочниковым, но только с угадываемой в нем

могучей эротической потенцией… В сценарии он страшно свирепел, узнав, что Мария все еще

девушка. Он бил сына и орал: «Что ж ты делаешь! Да я ее за три дня обрюхачу! А ты, дурак, не

можешь! Я внуков хочу!» И начиналась драка, они в кровь били друг друга. В конце отец падал

на колени, с расквашенной мордой, и говорил: «Нет, все-таки ты — мой сын». Ренессансный

характер. Митчум этого не мог сыграть. Он играл американский характер, а у меня был написан