Андрей Кончаловский. Никто не знает...

совсем другое дело. Теперь он привязан к семье и счастлив…

Однако к быту, в его повседневном течении, Кончаловский, как видно, не привычен. К

тому же работа у него, как он всегда утверждал, на первом месте и только на втором — семья.

Попутно замечал: «Это достаточно горькое признание». Профессия, требующая, с одной

стороны, производственной и общественной публичности, а с другой, — перемещений по миру.

«Так и живу, — говорил он в «американском» интервью, — между Москвой и Америкой…

Францией… Англией…» Но внутренний диалог-спор с родной стороной никогда не

прекращался: с покойным Тарковским; с родственниками — с братом прежде всего, по поводу

того, прав был или не прав, что уехал…

«Я неизбежно отношусь к России… Я часть русской культуры, и ничего с этим не

поделаешь. Я по ментальности русский человек, и с этим тоже ничего не поделаешь… Русская

ментальность связана с двумя вещами: во-первых, жить миром, и никакого индивидуализма —

индивидуализм презираем в России. Все в деревне знают про всех, и все смотрят друг на друга.

Обрабатываемая земля была вокруг, а все жили в центре ее вместе, миром. В Америке же в

центре надела стоит мой дом, я. Это индивидуальное сознание: если кто-то ступит на мою

землю, я буду в него стрелять! Мой дом — моя крепость. А в России моя деревня — моя

крепость. «Мне обувки на коже не надо, но и ты, сука, на кожимите ходи!»

Вот и я хочу снять фильм о человеке, вырвавшемся из этого круга и пытающемся кем-то

стать. А его все ненавидят…»

1

История с «Танго и Кэш» обозначила конец капиталистической «инициации». Открылось

последнее десятилетие XX века. Оно было отмечено неожиданными преобразованиями на

Родине, то ли благодатными, то ли опасно разрушительными. Казалось, можно и нужно

возвращаться. Вехами на возвратном пути были «Ближний круг» (1992), «Курочка Ряба» (1994),

«Одиссея» (1997).

«Первый учитель» на исходе оттепели стал образом революционного мировидения, из

которого вылупилась идеология нового государства, идеология неофитов доморощенного

коммунизма. «Ближний круг», на новом витке исторических превращений, уточнил корни этой

идеологии и подвел итог ее историческому становлению. Родилась формула пройденного

советским человеком пути: «иванизм» породил «сталинизм».

В «Курочке Рябе» осознание корней «иванизма» углубилось. Экран воспроизвел

гротесковый образ русской деревни конца XX века как наследницы вековой крестьянской

ментальности, преодолеть которую оказалось не под силу ни либеральными, ни иными

политическими усилиями. Явилась и коллективная неприкаянность нации, по старой общинной

привычке категорически отвергающей частный образ жизни.

Но «аналитический» опыт режиссера, сложившийся в последние десятилетия XX века, в

том числе и за пределами родины, в Отечестве был истолкован как отрицательный. Андрей

Плахов так завершал уже не раз упоминавшуюся статью «Метаморфозы Кончаловского»:

«Когда Кончаловский отъезжал на Запад, ему наверняка виделись перспективы Милоша

Формана. Действительность не воплотила этих ожиданий. Но и не опровергла правомерность

предпринятой попытки……Теперь Кончаловский, одним из первых разрушивший политические

стереотипы и национальные предрассудки, может работать и здесь, и там, может свободно

путешествовать, о чем он всегда мечтал, и это больше всех удивляет, наверное, его самого.

Он сам выбрал свой путь, сам заплатил за это, и никто не вправе его осуждать. Что из того,

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

168

что из фильмов, снятых Кончаловским в Голливуде, ни один не отличается той творческой

оригинальностью, которая побуждала видеть в нем когда-то режиссерскую звезду будущего? Да,

теперь он делает заведомо коммерческое кино. Стараясь при этом, чтобы оно было

интеллигентным. Лишенным вульгарности. Иногда это удается, иногда — нет…»

Милош Форман, которого упоминает здесь критик, исподволь противопоставляя

«буржуазному примиренчеству» Кончаловского, оказался за рубежами родной Чехословакии,

как известно, не в начале 1980-х, а в конце 1960-х, на пороге известных августовских событий.

Время было другое, и другим было отношение к художникам-иммигрантам. Уже в 1971 году

Форман получил приз в Канне за фильм «Отрыв». Но жесткая картина о странствиях по

Нью-Йорку сбежавшей из дому девочки-подростка в американском прокате провалилась. Мало

того, режиссеру по обвинению в неуважении к американскому флагу грозили выдворением из

страны… А в первой половине 1980-х и Форман сильно сомневался, что его русский коллега

приживется в Голливуде. Но сразу после «Возлюбленных Марии» сказал: «Я думал, ты не

выдержишь. Думал, ты уедешь в Европу. Тут мало кто выдерживает — практически никто».