Андрей Кончаловский. Никто не знает...

России далеко не так позитивна, как то казалось нам в былые годы. Нигилизм — ее

порождение. Реальность отрицалась — утверждалась утопия, светлое будущее, которое придет

через сто или двести лет. Эти поиски рая на земле — тоже глубоко в русской традиции…»

На родине спектакль Кончаловского по чеховской «Чайке» (театр им. Моссовета) критика

восприняла самым скандальным образом, как, впрочем, и следующую за «Чайкой» постановку

пьесы Августа Стриндберга «Фрекен Жюли» (театр на Малой Бронной), которая называлась у

режиссера «Мисс Жюли».

На «Чайку» Кончаловский собирал артистов по двум качествам. Первое — присутствие

клоунского начала в даровании. Как, например, у Леонова, Чуриковой, Ахеджаковой. Другое

качество — интеллигентность, которая означает здесь способность понять Чехова, его время,

замысел спектакля, способность разделить замысел с режиссером.

Чехов, убежден режиссер, писал о нормальных людях. Они могут быть эксцентриками,

дураками, претенциозными, но все это — нормальные люди. В этом чеховская специфика.

Очень трудно сделать спектакль, где больно, страшно, где плачешь, смеешься и видишь

трагедию нормальных людей. У Чехова нет отрицательных героев. Он их всех любит, несмотря

на то что они могут быть глупыми, ничтожными — и разными. Он их всех любит, потому что

они все умрут…

У Кончаловского и Стриндберг преобразился в «русского Стриндберга», приобрел, можно

сказать, «чеховские» интонации. В результате приблизился к зрителю, наполнился знакомыми

переживаниями отечественных «проклятых» вопросов.

Когда зритель спектакля «Мисс Жюли» видит, например, как катастрофически

разрушительна для душ его героев, Жана и Жюли, сословная дистанция между слугой-хамом и

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

189

его молодой барыней, разрушительна для всего их мира, то совершенно определенно чувствует

и понимает: здесь дышат наши «почва и судьба». И граф-фантом, овеществившийся в виде его

сапог для верховой езды, идолом вознесенных надо всем, напоминает о гоголевских или, может

быть, щедринских фантасмагориях. И то, что сама Жюли не вполне аристократична, а с

червоточинкой простонародности, — вполне близко и понятно зрителю, воспитанному на

русской классической словесности.

Спектакли «Чайка» и «Мисс Жюли» сложились в своеобразную дилогию — вплоть до

цитатной переклички мотивов, подсказанной текстами пьес. Это ощущается в родстве фигур

главных героинь — фрекен Жюли Стриндберга и Нины Заречной Чехова. (Обе роли у

Кончаловского исполняет Юлия Высоцкая.) И у той и у другой в глубине сюжета угрожающе

«маячит» невидимая фигура отца, дополнительно напрягая атмосферу вещи. И там и здесь

возникает тема фатального сиротства, оставленности и беззащитности поколения детей. Ну, и

мотив подстреленной или погубленной птицы (души)…

Естественная для режиссера кинематографичность творческого мышления откликается в

спектаклях в укрупнении детали или подробности, далековатых от театральной условности.

Остается в памяти финал «Мисс Жюли» — льющаяся из кухонного крана вода. Такая деталь

слишком натуралистична для сцены. Возникает острое желание закрыть кран — как бы из чисто

бытового побуждения. И тогда обнажается уместность образа. Потому что это безотчетное

желание своим происхождением обязано глубокому чувству истекающей, уходящей жизни. Это

ведь уходящая живая вода, кровь… Как у Цветаевой — по иному поводу: неостановимо,

невосстановимо хлещет жизнь.

И в том и в другом спектакле (как и в своем творчестве в целом) режиссер опирается на

фундаментальные в жизни человека архетипы. Семья, дом как определяющие основы частного

и общенационального бытия индивида, закрепляющие и укрепляющие его в мироздании.

Мужское и женское, отцовское и материнское… Почти мистический образ Отца-Хозяина витает

и здесь как призрак угрожающий, требовательно вопрошающий.

В «Мисс Жюли» режиссер акцентирует мотив страха перед скрыто довлеющей властной

силой Отца и Господина в одно и то же время. Из-под пресса этой мистической власти

стремится освободиться не только Жюли, но (и еще более!) ее соблазнитель Жан,

травмированный своим рабским происхождением. Суть существования Жана на сцене (в

исполнении Алексея Гришина) — суетливое подражание Хозяину, имитация власти Господина в

отсутствие последнего. На деле же — это корчи раба, его унижение, а не торжество и

укрепление. Оба несчастны, оба заслуживают сострадания — и Жюли, и Жан.

Призрак отца ощутим и в «Чайке» — и не только за спиной у Нины. В ее отношении,

может быть, менее отчетливо, чем в случае с Треплевым. Гамлетовская тема в чеховской