Андрей Кончаловский. Никто не знает...

берегу, а другая в лодке — и плыть нельзя, и не плыть невозможно — упадешь.

«Ну, какой там Шукшин?! — могут возразить. — Где Шукшин и где Кончаловский!»

Правильно. Разные уровни культуры, разное происхождение и образ жизни… Но так ли уж

отлично творчество одного от художнических поисков другого? Герой Василия Макаровича, по

моему убеждению, гораздо ближе к герою Кончаловского, чем можно судить на первый взгляд.

Несчастный невольный странник картин Кончаловского — человек, определенно и по

преимуществу вышедший из народных низов, что называется, «простой человек». И его

неприкаянность не столько частная, сколько общенародная беда так и не состоявшегося

единства национального дома. Драма, имеющая отношение, как ни парадоксально, и к фильмам,

сделанным за пределами России, и к театральным опытам режиссера.

Речь идет о магистральной художественной проблематике творчества режиссера,

формирующей сюжет как образ жизни героя. За общенациональной драмой неприкаянности,

почвенной неустойчивости соотечественника, откликнувшейся в картинах Кончаловского, не

может не скрываться и соответствующий жизненный опыт самого художника. Начало

формирования этого опыта видно уже в истоках мировоззренческого и творческого становления

режиссера. Там, где рождались повествование о русском иконописце Андрее Рублеве и картина

о хромоножке-юродивой из русской деревни и о самой нашей деревне в XX веке.

Вот почему логика моих размышлений и поисков будет во многом вести к ответу на

вопрос: «Как у когда-то «талантливого, но легкомысленного и циничного» барчука, по

характеристике его учителя Михаила Ромма, а ныне вполне укрепленного в жизни, удачливого,

всемирно признанного зрелого мастера мог родиться такой кинематограф, такой театр, такой

образ мыслей, какие предстали перед нами на рубеже второго десятилетия XXI века?» Может

быть, в действительности никакого «барчука» и не было? А был человек, рано почувствовавший

уровень своих творческих посягательств, обеспеченных серьезным талантом, и с моцартовской

легкостью отдавшийся им?

И последнее путеводительное соображение к этому довольно затянувшемуся

предуведомлению.

Если ты изо всех сил, несмотря на любовь к путешествиям по экзотическим странам,

устраиваешь свой дом, крепишь семью, заботишься о детях, то подобного рода деятельность в

такой стране, как современная Россия, сама по себе кажется из ряда вон выходящей, то есть как

бы заранее обреченной. Что ты и сам, обладая одновременно трезвостью циника и

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

7

философским складом мышления, прекрасно понимаешь.

И тогда что же? Тогда ты, имея Дом, в котором оставили след твои ближайшие предки,

будешь тем не менее почти бессознательно искать укрытия и для этого Дома, и для твоей семьи.

Вольно или невольно будешь бежать от преследующего тебя Призрака отечественной

катастрофы. От страха перед разрухой, будто заложенной в основу нашей национальной

ментальности.

Когда десятилетия тому назад, в августе 1991 года, его остановили журналисты у трапа

самолета, допытываясь, почему он в такую ответственную для страны и судеб демократии

минуту покидает СССР, Андрей ответил искренне. Сочувствуя демократическим

преобразованиям, боится погибнуть под обломками рушащейся страны и так погубить не

только творческие планы, но прежде всего семью. И среди прочего помянул о внутренней

разобщенности не только в народе, но и в среде либералов, процитировав при этом известную

фразу Л. Толстого из «Войны и мира»: если плохие люди так легко объединяются, то что

мешает это же сделать хорошим?

Что изменилось с тех пор? «Кущевка по всей стране!»— тоже его слова, но произнесенные

уже в начале второго десятилетия XXI века. Какое уж тут счастье и благоденствие?! Вот и

выходит, что сам создатель «Дома дураков» не может следовать формуле одного из «больных»,

идеологов картины: «Это наш дом, и мы будем в нем жить». Так мог бы сказать Василий

Макарович. Андрей Сергеевич говорит другое: «Не могу жить в России, если не имею

возможности из нее уехать». Вот и превращается существование «счастливого человека» в

непрестанное возвращение на родину, то есть в жизнь на стыке, поскольку не прекращается и

бег от родных осин.

Это счастье или несчастье? Или наша общая судьба?

Часть первая Древо предков

…Это путешествие человека к самому себе. Делая первый шаг от

дома, мы одновременно делаем его к дому: земля круглая, и уходим мы,